419 - читать онлайн книгу. Автор: Уилл Фергюсон cтр.№ 63

— Детский танец, — сказала мать. — Ее надо научить — пока вы не уехали.

Детский танец — чтобы убаюкать ребенка или утешить, когда плачет.

— Я таскала Ннамди на спине, пока у него первый зуб не прорезался, всё кренделя выписывала. До сих пор как станцую, так он брык — и засыпает.

Ннамди засмеялся:

— Лучше пляски, чем пальмовое вино от бессонницы. Надо утешать детское кро.

— Это что?

— Детская сила. Очень могущественная. Кро. Дети — они помнят. Где жили до рождения, как умерли, почему родились опять. Когда ребенок плачет просто так, у нас говорят — это он плохое вспоминает. А иногда, когда маленький учится говорить, он рассказывает, где странствовал до рождения. Дети помнят. Взросление — это медленное забывание.

Странствия до рождения.

Ннамди улыбнулся Амине:

— Твой-то ребенок наверняка много странствовал.

Мать это заметила: «твой» ребенок, не «наш».

— Вот поэтому у нас говорят, что нельзя женщине в тягости странствовать после темна, — сказала она.

У народа Амины были схожие распоряжения.

— У нас тоже.

— Теме с той стороны узнает ребенка во чреве, — объяснил Ннамди. — Может захотеть его назад.

— Сказки — это все, — сказала мать Ннамди. — Не по-настоящему.

Сказки, не по-настоящему.

Ннамди озадаченно уставился на мать:

— Сказки всегда по-настоящему.

— Ты прямо как отец. — После смерти мужа мать все меньше полагалась на ору, все больше на Библию. — Ты что, не видишь? Девочка боится. — И Амине: — Это суеверия.

— Суеверия? — переспросил Ннамди.

Мать обернулась к сыну:

— Ты когда в последний раз в церкви был?

— Каждый день хожу. Папа говорил: весь мир — храм.

— Девочка, — сказала его мать Амине. — По лесу нечего гулять, потому что змеи. Беременная не убежит. Вот почему. А детский танец помогает, потому что укачивает, а не из-за какого не из-за кро.

Когда из ручья достают рыбу с растопыренными жабрами, острым разделочным ножом ей вспарывают брюхо. Раз — и рыба разделана, валяется потом на дне лодки с остальными. Мать заспешила на кухню, Амина следом, и Ннамди заметил нож у матери в руке — и нож, и рука влажные, блестят чешуей. Рыба не виновата, что умерла, — так повернулась река.

«Сказки, не по-настоящему».

Вот, значит, во что превратился отец? В сказку? Не по-настоящему.

Воины Эгбесу изводили оборванцев за ручьем — врывались на моторках, под кайфом, бессмертные, стреляли по лачугам.

— Раньше бункеровщиками были, а теперь прямо бандиты, — говорила мать Ннамди.

Пока они бесились только там, но страх просачивался и на другой берег. Женские крики. Стрельба и хохот. Треск в ночи.

Заслышав моторки, Ннамди прятал Амину за отцовским сундуком, под темной тканью — москитная сетка выдала бы. Ребятам Эгбесу эта сетка была что паутина паукам — набрасывали ее на жертв, пеленали и уволакивали.

Амина слышала женские крики. Понимала, отчего кричат.

Воины Эгбесу уже неделю стояли лагерем за деревней.

— Когда уйдут, придут солдаты, вроде как за ними. — Придет ООК, уничтожит деревню. — Хуже повстанцев, — говорила мать Ннамди.

Солдаты вверх дном перевернут кладовые. Пожгут дома. Воины Эгбесу, охрана нефтяников, солдаты, Особая объединенная комиссия — деревня Ннамди больше не ютилась на недоступном краешке дальней Дельты, оказалась в зоне боевых действий. Мир явился сам, пинком распахнул дверь и намерен войти.

— Здесь опасно, — говорила мать Ннамди. — Если останется, ее найдут, ей плохо придется, да и тебе тоже. И ребенку.

— Армия застряла в Портако. Здесь они просто мускулами играют. Амине нужна повитуха.

— Ей надо уходить.

— Я спрошу орумо.

— Сказки. От пуль не спасут.

Кислотный дождь разъедал крыши; металл облезал крупными струпьями коррозии. Ннамди зашагал по тропинке мимо поликлиники, — теперь тут деревенский курятник, полы заляпаны пометом.

Ннамди еле его нашел, отцовское святилище.

Почти весь остов пожрал лес — его прошивали лозы, в трещинах пробивалась трава. Жестяная крыша, земляной пол. Ннамди неохотно взялся было прибираться, но, может, никто и не смотрит? Боги безмолвствуют. Святилища зарастают.

Как ни вернешься домой, безмолвие глубже.

Хижина прорицательницы брошена: снаружи еще болтались осколки костей и ошметки кожи, хилая связка звериных зубов шевелилась на ветру, но в остальном — пусто. Вонйингхи давным-давно не назначала новых жриц, и даже мелкие лесные и речные боги, даже орумо и овумо еле видны и едва слышны, точно голоса на уже отчалившей лодке.

В последнее время звучат только лютые крики Эгбесу и гам церковных собраний. Все громче, все пронзительней, и тихих голосов за этими воплями не услыхать.

Ннамди бросил камушки. Собрал, снова бросил. Нет ответа. Только газовый факел шипит за деревьями. Даже отсюда Ннамди чуял жар.

Он ушел, прыжком перемахнул сток нечистот, в который превратился ручей, протиснулся между хлипкими навесами и мазанками.

В лагере беженцев мужчины сгрудились вокруг автомобильного аккумулятора и корзинки яиц — аккуратно тыкали в яичную скорлупу иголкой, высасывали содержимое, сплевывали в кастрюлю — еще пригодится. Другие шприцем вытягивали серную кислоту из аккумулятора и вкалывали в пустые скорлупки. Взрывчатка домашнего изготовления. Когда снова заявятся воины Эгбесу, местные будут готовы.

Ннамди по тропинке зашагал к факелу, где зелень леса уступала привычной уже анемичной желтизне и бурым ожогам. Амина узнала бы палитру засухи — Ннамди не узнал. Дикие груши попадали, гуавы увяли, папайи на ветках раздулись и посерели — тугая кожура поверх разбухшей мякоти. Нежданное подношение мухам.

Он миновал огненный столб; вокруг женщины в панамах, обливаясь по́том, сушили кассаву. За факелом тропинка шла в гору. Пейзаж переменился как во сне. Голая скальная костяшка. Пушка — металл покороблен, словно облит кислотой. «Какая печальная судьба — а ведь столько лет охраняла призрачную империю». Английские могилы больше не прятались в траве — едкие дожди ее выжгли, оголив почерневшие, тоже покоробленные надгробия. Рано или поздно камни треснут, и дувой-йоу наконец выйдут на свободу.

За кладбищем земля пропиталась нефтью из прохудившейся трубы. Нефть утекала к лагуне, до самой литорали.

«Ей тут нельзя».

Но куда ей идти?

Треск, вскрик, и вдруг на холме появилась нефтяная бочка — поскакала вниз по грязи и желтой траве. Остановилась перед Ннамди, а спустя секунду в вихре иджо-английских ругательств примчалась толпа молодых ребят.