419 - читать онлайн книгу. Автор: Уилл Фергюсон cтр.№ 62

Мимо футбольной площадки — трава примята, вокруг лес, — она вышла к полям на краю деревни — лоскуты земли вырезаны из зарослей, со всех сторон зажаты джунглями. По полям ходили согбенные женщины, дергали запястьями, размахивали мачете, косили траву. Амина в ловушке. Не видать горизонта. Не заметишь, как пылят копыта. Вообще никакой пыли. Только грязь — и лес стеной.

Она выскользнула из дома Ннамди, чтобы разведать пути отхода — куда бежать, если придется. Но дошла до тяжелого лесного занавеса, что зеленью дышал в лицо. Припадочный ночной дождь выманил наружу земляные ароматы. «Когда заливаешь костер водой», — подумала она. Вот как пахла Дельта. Намокшие угли, утопленные, но еще теплые. Всегда теплые.

Сам воздух обладал весом, текстурой. Мушиные ленты влажности липли к коже. Не отмахнешься. Если и просочится какой ветерок, он лишь взболтает духоту, — от него только хуже. Пот тек, капал, но не желал испаряться. Кажется, даже деревья потели.

Упав духом, она возвратилась в дом.

Ннамди уже проснулся; заварил ей чаю, подлил сгущенки, насыпал побольше сахару — «для ребенка». Дал рыбы, оставшейся с вечера, посоветовал вынимать кости. Амина была благодарна, она так и сказала — «ноао, Ннамди». Но она из Сахеля — ей нужна баранина, а не рыба. В Сахеле земля крошится под пальцами, на глазах становится песком. Здесь земля темна и масляниста. Облепляет все. Ноги в земле — а Амина всего лишь прогулялась. Все такое липкое, такое густое. Она скучала по вкусам и запахам саванны, по ясности воздуха. А больше всего — по родне, по утерянным своим родичам. Амина Незавершенная. Без клана, без касты, без большой семьи — кто ты такой? Просто существо. Оторванное, одинокое.

Ночью ей снилось, что она родила, держит ребенка на руках, но его всасывает влажная земля Дельты, ничего не оставляет, даже скелетика.

Она лежала до того вымотанная, что не было сил плакать, слушала вздохи и шелест волн, шипение факелов. Факелы никогда не спали, даже в ночи. Днем дома в Дельте унылы — цементные стены без окон, огромные нашлепки металлических крыш. Крыши защищали от дождя — но и свет не пускали. Ночами же дом Ннамди подсвечивался вечным огнем газовых факелов. Быть может, Амина погрузилась в Мир Иной, где поменялись местами свет и тьма, день и ночь.

— Ей тут нельзя.

— Я кину камни, спрошу орумо.

— Еще чего? Незачем богов допрашивать. Мать свою послушай.

— Я кину камни. Спрошу папу.

— Твой отец спит на небесах. А мать жива, здорова и перед тобой.

«Добро пожаловать в Новый Иерусалим». Такая вывеска встретила их, когда они прибыли на ослиной своей лодчонке. Амина решила, что так называется деревня. Ан нет.

— Это мистер Пятидесятник повесил, — сказала мать Ннамди. — Чтоб воины Эгбесу помнили, какой такой на самделе истинный Бог. Церковный долг свой вспомнили.

Юноши, что раскрашивали тела, славя Эгбесу по субботам, по воскресеньям приходили на церковные собрания.

Мать Ннамди поглядела на сына, задала единственный важный вопрос:

— Это твой ребенок? Правду мне скажи.

Правду?

Да уж, закавыка. Вроде простой вопрос, но в глубине — руины. Этот ребенок мой? Или с другой стороны посмотреть: я — его отец?

Шагая по сумеречному этому миру, все мы сначала под защитой, затем защитники. Быть может, бродячая душа Ннамди прилепилась к Амине. Быть может, душа Амины прилепилась к нему. Итак — это его ребенок?

Он повертел вопрос так и эдак, обдумал многочисленные его смыслы. Повертел, как морскую гальку в ладони, и решил, что да, это его ребенок. Ему за ребенком приглядывать.

— Мой ли ребенок? Мой.

— Правду говоришь?

— Правду.

Мать Ннамди вздохнула. Это все меняет.

— Ну, пусть девочка хучь переоденется. И дай ей шлепки нормальные. По грязюке бродит, вся одежа подрана. Стыд и позор.

Амина вцепилась в платок.

— Я надо покрывать голова. Мне так должна.

Но мать Ннамди от ее страхов отмахнулась:

— Ну и покрывайся на здоровье. Я тебя научу акеде завязывать. Платок головной. Подберем тебе поярче. С цветочками. Очень красиво. Может, ошоке такой же, на пояс, плечи обернуть. Ты худышка, ткани останется полно. А некоторые женщины, — с нажимом прибавила она, — носят очень большие акеде. Огромные.

Это был очень прозрачный намек. Самые большие, самые сложные узлы на головах вязали замужние женщины.

— Новый священник, мистер Пятидесятник из Портако, любую церемонию сумеет.

Пускай остаются, пока не родится ребенок, но ее внук не родится вне брака — еще не хватало, она же в церкви звезда.

— Мам, — сказал Ннамди. — Нам бы не священника, а повитуху.

Мать вздохнула — только матери умеют так вздыхать.

— Ладно. Платок поменьше. Но мы еще поговорим.

Уроки по завязыванию акеде были только началом. Затем мать Ннамди перешла к подстилкам для рыбы, показала, как переплетать сухие стебли — вниз, наверх, перекрутить, повернуть, — чтоб вышли циновки размером с тарелку — сушить рыбу.

Рыбу Амина боялась. В дальней Дельте люди ели рыбу целиком, подавали, не обезглавив, и на Амину таращились рыбьи глаза-изюмины. Что, нельзя было голову оторвать? Рыбы нынче становилось все меньше, а ту, что была, ловили далеко, в притоках, куда не добрались нефтяники. Но все равно плетение рыбных циновок — важный навык. Если девочка останется.

Да только она не останется.

— Пускай уходит, вы оба уходите. Сам ведь понимаешь.

— Ей некуда идти.

— Ей тут нельзя.

Амина скучала по вкусу мийя яква, жареной говядины с арахисом, по дикому луку и пряностям, по гибискусу. А тут сплошные бананы да тростниковый сахар, таро да кассава.

Пальмовое масло, перечная похлебка. Банановые листья прикрывают котлы, тыквы служат мисками. Все не как у людей, даже ямс — женщины не растирают его пестиком в ступке, а зарывают в угли, пекут до полной волокнистости и безвкусности. Несколько раз пережив это издевательство над ямсом, Амина показала матери Ннамди фокус. Застенчиво, больше жестами, чем словами, объяснила, как разминать ямс и замешивать в него гарри. Щепоть соли — три пальца плюс большой, двух мало, четырех много, еще чуть-чуть помесить, потом быстро поджарить, дважды перевернуть и съесть быстро, пока не остыло.

Мать Ннамди жевала медленно, неохотно кивнула — мол, сойдет, — но улыбаться не желала. В качестве ответной меры взялась учить Амину готовить клецки.

— Окуни клецку в перечную похлебку — и вот тебе еда. — Это она произнесла на иджо, не подумав, и прибавила: — Твой муж так любит.

Она повторила это для Ннамди, когда они втроем сели ужинать. Тот притворился, что не расслышал.