Парни бросили свое занятие и уставились на Ннамди. Не дожидаясь второго выстрела, тот сказал:
— Вы неправильно делаете.
Каноэ бортом пихнуло моторку.
— Вы так до нефти не доберетесь.
Они колотили по шву, но трубопровод двойной, а линии швов ступенчатые.
— Даже если вскроете, внутри еще одна труба. А она стальная. Никакого молотка не хватит. И ножовки. Трубопровод — это вам не винная пальма.
Парень из сна про Бонни-айленд сощурился:
— А ты-то что смыслишь?
Ннамди ухмыльнулся:
— Я ж механиком был. Вам надо искать центральный манифольд. — Показал вверх по течению, куда уходила по болотам труба. — Вон там ближе всего. Поищите манифольд — там слабое место.
Остальные переглянулись — непонятно, стоит ли ему доверять.
— Манифольд?
Ннамди кивнул.
— Поплывете вдоль трубы, найдете коллектор. Много труб. Манифольды на вид прочные, но там одни заклепки и болты, а болты ломаются. Их никто не трогает, поэтому их не охраняют — не так, как насосные станции. Найдите манифольд — раздерете его на части, как угри. Ломаете муфту, поворачиваете клапан, перенаправляете поток — и вот вам нефть. Они еще несколько дней, а то и недель будут искать поломку и манифольд закрывать. — Он глянул на пустые бочки и канистры в моторке. — Емкостей вам понадобится больше. Сколько найдете.
Парень с Бонни-айленда поглядел на Ннамди, сощурившись, — глаза точно оружейные гильзы в лужах крови — и сказал:
— Ноао.
Вот вам сказка о том, как мальчик стал москитом.
58
— Ладно, но дело-то в чем, все ж не так просто, много факторов, вот в чем дело-то…
Уоррен частил, слова спотыкались друг о друга — и так всякий раз, когда он впаривал младшей сестре что-нибудь сомнительное. Уговаривал, скажем, обменять два четвертака на четыре пенса. («Четыре ведь больше двух, правильно? Выгодная сделка».) Или спрыгнуть с гаража в кучу листьев, которую он только что нагреб. Лора после этого злоключения три недели ходила в гипсе по щиколотку. Уоррен первым расписался на гипсе маркером — эдак с росчерком. По сей день так расписывается.
Банк начал процедуру присвоения родительского дома. Адвокат Уоррена предъявил банку судебное предписание — расследование-то не закончено, — но это временная затычка, и Уоррену это ясно. Им сдали слабые карты, хоть сестрица этого и не понимала.
— Маме прислали уведомление о выселении, — сказала Лора. — Из ее собственного дома!
— Слушай, дела такие. Чтоб маме не выезжать, нужна очень крупная шестизначная сумма, пятьдесят штук только чтобы в дверь войти, а потом платить за дом годами — и дороже рыночной стоимости, я хочу заметить. Мамы уже не станет, мы всё будем платить, а дом-то ведь не такой уж и распрекрасный.
— Это дом нашей семьи, — огрызнулась она.
— Был, — сказал Уоррен. — Это был дом нашей семьи. Если он тебе так дорог, может, сама и выкупишь? Переедешь, будешь выплачивать. Я понимаю, ты у нас журналистка или кто там, в деньгах не купаешься, но хоть какие-то сбережения у тебя есть?
— Есть, но их не хватит. Вообще никак, сам ведь понимаешь. Это же ты у нас вроде бы крупный и успешный бизнесмен.
— Я и есть крупный и успешный, — огрызнулся он. — Я за «кадиллак», небось, выплачиваю больше, чем ты за свою меблирашку мудацкую.
— Это не меблирашка, это квартира.
— Она твоя? Не твоя. Ты ее снимаешь. Между прочим, я ее тебе и подогнал. Хоть горшком назови, а все равно меблирашка. Я о том и толкую. Ты не представляешь, какие у меня расходы. Я и так уже на пределе, все активы вложены, инвесторы в затылок дышат. Я не могу из жопы достать пятьдесят кусков, а уж дом купить — и подавно. Пускай мама переезжает к нам в Спрингбэнк.
— Что, в подвал?
— Да, в подвал. А ты что предлагаешь?
— Кое-что. Потрать чуток своих баснословных богатств, чтоб нашу мать не выперли из ее собственного дома. Ты же говоришь, что ты богач.
— Я не говорю, что я богач.
— А ведешь себя как богач.
— Это не одно и то же. У меня товарищества с ограниченной ответственностью. После слияния я стал старшим акционером, платил себе зарплату, а не дивиденды, и когда рынок рухнул…
— Что ты несешь? Говори по-английски.
— Я говорю, что денег у меня нету. Пусть мама селится у нас, если хочет, но про наш дом забудь.
Лора вспомнила детские настольные игры. «Монополия». «Жизнь». «Змеи и лестницы». «Извините».
[31]
— Рубины, — сказала она — презрительно, сардонически, печально.
— Какие рубины?
— Можно выковырять рубины из штукатурки. Будет чем банку заплатить.
Брат заморгал — не понял.
— Ты всегда выигрывал в «Монополию». — Как будто упрекнула его.
— Я жухал.
— И в «Извините» выигрывал. И в «Улику».
[32]
— В «Извините» я жухал. И в «Улику».
В финале «Улики» убийцу загоняли в угол и объявляли торжествующе: «Мисс Пурпур. В бильярдной. Ножом!»
— Как можно жухать в «Улику»? — заинтересовалась Лора.
— Там же трое должны играть. Мы сдавали на троих.
— И?
— Я подглядывал.
— Вот говнюк.
— Окороти язык, — сказал Уоррен.
59
Танкеры, что приставали к Бонни-айленду, наполнялись порой сутками, даже если сырец шпарил в гигантские трюмы из пожарных шлангов. Однако в Дельте имела место и другая бункеровка, нелегальная — не оглушительным водопадом, а тысячей тонюсеньких ручейков, москитные бригады вгрызались в трубопровод, отсасывали нефть, наполняли бочки, от ржавчины чешуйчатые, наполняли канистры, пластмассовые контейнеры, даже пустые жестянки из-под пальмового масла.