Картезианская соната - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Гэсс cтр.№ 54

Еще в раннем детстве он однажды рассчитался с маленьким мальчиком, который часто приходил к ним в гости со своими родителями. Ребенок считался вундеркиндом, на самом же деле был он сущим наказанием, ломился в закрытые двери, визжал без всякого видимого повода, сморкался и вытирал сопли о занавески, если находил их поблизости, или о коврик, если они на коврике играли, резал все, что было похоже на картон, портновскими ножницами, раскидывал кубики и корчил рожи Лютеру, когда никто не видел, причем складывал пальцы чашечкой и быстро всовывал туда язык и высовывал — этого жеста Лютер в то время даже не понимал, да и тот малыш, вероятно, тоже.

Отец Лютера тогда только что покрасил ванную на первом этаже блестящей белой краской, и стена под окошком, покрытым мелкими свинцовыми ромбами, так и просилась написать на ней что-нибудь. И Лютер, взяв толстый черный карандаш, нарисовал там задницу, обвел волнистой линией и сопроводил стрелкой, указывающей на унитаз, и надписью: «это — для того». Затем — Лютер вспоминал свою детскую сообразительность с улыбкой — буквами потоньше и помельче он вывел под рисунком: «ето писал Льютер».

Небеса были к нему благосклонны, и первым, кто обнаружил его художество и издал нечленораздельный вопль, был лично Джером Пеннер. Однако, к удивлению Лютера, основные функции взяла на себя мама: она приволокла вредного мальца к родителям в гостиную, тряся, как грушу, и так сердито напустилась на него, словно ругалась на венгерском языке (это вполне вероятно, потому что венгерский был родным языком ее родителей). Лютер любовался, как мамины волосы разметались по лицу, как ходила взад-вперед ее рука, словно поршень. Неприкрытое возмущение, даже крики шокированные и смущенные гости Пеннеров еще пережили бы, но не использование их отпрыска, будущего Эдисона, в качестве боксерской груши. Не понравилось им также посещение ванной, где им предложили полюбоваться свежим граффити. Правда, через какое-то время обнаружилось, что карандаш легко смывается, но когда взрослые это сообразили, ситуация была уже неисправимо испорчена, поскольку мерзость картинки и презренная трусость слабой попытки свалить вину на Лютера обеспечили достаточное количество горючего для поддержания пара. Отец маленького вандала (как шутливо определил его Пеннер) утверждал, что его сын слишком умен, чтобы написать с ошибкой имя Лютера, и Лютер пережил неприятную минутку, опасаясь разоблачения: а вдруг мальчишку спросят или предложат написать имя? Но в воздухе скопилось слишком много гнева для таких разумных действий, и визит завершился незапланированно рано под аккомпанемент возмущенной перепалки и взаимных обвинений двух разъяренных женщин, в то время как их супруги мерились взглядами, способными прожечь стены.

Лучшего результата от этого акта отмщения и ждать было нельзя, хотя Лютера, невиновного и ужасно обиженного, все-таки заставили смыть непристойный рисунок со стены. Однако очертания отверстия остались серым размытым контуром, так же как и бледное подобие стрелки, указующей на житейскую необходимость.

Где же проходила граница между мщением и вандализмом? Между восстановлением попранной чести и выходками маленького хулигана? Ведь он мог натыкать булавок в спелые фрукты, и подкинуть дождевого червяка на блюдо с жарким, и полить тетушкин аспарагус раствором квасцов, но он же мог с удовольствием читать про то, как оскорбленная королева подает на обед своему супругу сердце его любовницы. Интересовало его также длительное изведение возлюбленных ядом, а также войны за возмещение потери, вроде греко-троянского конфликта. Гнев, о богиня, воспой… Так начинается «Илиада», но продолжить можно так: «…и месть Хриса, жреца Аполлона, чью дочь для утех приобрел Агамемнон, и месть Аполлона, казнившего греков чумою, и наконец месть Ахиллеса, который сидел и дулся в своем шатре, потому что у него отобрали наложницу в пользу Агамемнона, ибо царю пришлось ради усмирения Аполлонова гнева отказаться от своей новой кошечки (которой он еще не успел, если верить его словам, насладиться, не приласкал даже и не взял ни разу); воспеть также стоило бы, как Ахиллес ежевечерне, укрытый холстом, развлекался с дружочком Патроклом, пока тот не погиб однажды днем, облаченный в Ахиллесовы доспехи, после чего обиженный дуться перестал, разгневался и ринулся мстить за гибель дружка; и как наконец тело Гектора проволокли вокруг стен Трои, чтобы обеспечить троянскому герою путь на тот свет в виде избитого и растерзанного трупа.

Пеннер подметил, что для великих исторических эпох характерно развитое чувство личной чести, стремление к «gloire», то есть к славе, и потому они отмечены многими поражающими воображение актами мести. Классическая Греция, Рим времен империи, Возрождение как в Италии, так и в Англии были прямо-таки набиты подобными фортелями самосуда.

Пеннер уже перешел в выпускной класс, когда Сиф отчего-то перестал спрашивать у него, не желает ли он купить уточку, и вдруг начал называть Лютера красоткой Мэри, притом как можно громче. На это требовалось ответить, но так, чтобы не вызвать новых инсинуаций и не навлечь на себя новых ударов. Пеннер перешел на другую сторону улицы, под прикрытие потока транспорта, и оттуда прокричал: «Сиф, хочешь, загадку загадаю? Скажи, чем твоя мать похожа на полицейский участок?» Поиски ответа, несомненно, привели Сифа в сильное замешательство. Ему не хватало ума найти верный ответ, но уж в том, что ответ его не порадует, он был заранее уверен. Иногда бывает достаточно ввести обидчика в замешательство.

После этого успешного эксперимента, рассказывал Пеннер, на всякую попытку обозвать его нехорошими словами он стал показывать нос и язвительным тоном произносить: «Jou moer!» — это выражение он выловил из языка южноафриканских буров, как нищенка вылавливает деликатес из мусорного бака. Лютер дошел до того, что заучил несколько фраз чрезвычайной непристойности на каком-то языке, кажется, кушитском. Одна из них утверждала, что ваш враг непрерывно пускает ветры. Не могу с уверенностью утверждать, что произносимые им звуки действительно принадлежали к какому-либо языку. Он также изобрел жесты, значение которых никому не известно, например, тыкал себя кулаком в ухо или просто медленно поднимал левую ногу.

Месть, восхитившая Пеннера сильнее всего, относилась к истории Алкивиада, военачальника и государственного деятеля, который был когда-то подопечным Перикла. Все его называли «Прекрасным», Платон утверждал, что он был наилюбимейшим учеником Сократа, а Фукидид превозносил его государственный ум, мастерство и отвагу полководца. Алкивиада назначили предводителем афинского флота, собиравшегося громить Сиракузы, но накануне отплытия обвинили в том, что он грязно надругался над фаллическими статуями Гермеса и тем самым нанес обиду богу перекрестков и путешествий. Несправедливо отстраненный от командования, Алкивиад сбежал в Спарту, поскольку лишь разгром афинской армады мог смыть бесчестье, которому он подвергся. И он дал спартанскому царю Агису полезные советы относительно стратегии, в результате чего Афины пали, как занавес в конце последнего акта.

Рассорившись с Агисом, Алкивиад создал мозговой трест на пару с персидским сатрапом Тисаферном, побуждая его вступить в войну на стороне Спарты (тем самым удвоив коэффициент своей мести). Он ухитрился даже вернуться в Афины и добиться там новых военных триумфов, поскольку афиняне знали, что он был обижен несправедливо, и восприняли его измену как вполне адекватный ответ. Когда хитроумный мерзавец, спартанский военачальник Лисандр разбил афинян на море, Алкивиад, выполняя другую миссию, находился далеко, и тем не менее его обвинили в этом несчастье и снова отправили в изгнание, чтобы не высовывался. Лютер Пеннер расценивал эти действия как оскорбление, достаточное, чтобы посвятить всю оставшуюся жизнь отмщению. Однако дни Алкивиада были сочтены. Он нашел убежище у другого сатрапа, персидского пса Фарнабаза (это имя Пеннер не мог произносить спокойно и всегда отзывался о нем именно как о «поганом персидском псе», выталкивая звуки «п» с такой силой, как выдувают пузыри из жвачки), каковой и убил своего гостя по договору с Лисандром, к коему вышеупомянутый поганый персидский пес желал подлизаться.