Волосы у меня темные, почти черные. Но когда они, как сейчас, коротко обриты и сквозь них видна белая кожа головы, щетина кажется угольно-серой. Этим наблюдением я поделился со своим адвокатом, и тот в ответ не преминул заметить: то немногое время, которое у нас сегодня осталось, мы потратим с большей пользой, если займемся «делом мистера Эндрюса». Что ж, по крайней мере мне удалось его заинтересовать предпоследним эпизодом. Я чешу голову и смотрю, как на стол сыплются белые хлопья перхоти. Помощница взглядывает на меня поверх блокнота. На ее лице – смесь восхищения и легкого отвращения. Я улыбаюсь ей. И говорю:
Тюремный шампунь.
(Адвокат прочищает горло.) Грегори, ваша, э-э, встреча с мистером Эндрюсом…
Я интенсивно тру череп ладонью. Снегопад. Ничего, не сдохнут. В конце концов, им за это платят до хера и больше. Причем в час.
Все произошло не так, как обещали картинки. По ним я должен был, прячась в темноте, дождаться, пока мистер Эндрюс выйдет из культурного центра, затем, держась на расстоянии, дойти вслед за ним до его дома и позвать его по имени, лишь когда он вставит ключ в замок. Он должен был удивиться, а потом, узнав меня, улыбнуться. Все это было изображено на картонке – на внутренней стороне коробки из-под хлопьев, найденной мною в мусорном баке, рваной, запачканной, пахнувшей использованными чайными пакетиками. С собой у меня была только шариковая ручка, ею я и рисовал, осторожно, стараясь не нажимать слишком сильно, чтобы не прорвать в отсыревших местах картон. Я нарисовал облачка со словами и облачка с мыслями, нарисовал, как мистер Эндрюс пожимает мое плечо и говорит: как я рад снова тебя видеть, сколько лет, сколько зим, и открывает дверь, приглашая меня войти. Только все было не так. Я действительно ждал его у «Фабрики», промокший и продрогший, но, когда он вышел, с ним было еще три человека, две женщины и один мужчина – судя по всему, ученики. Они громко разговаривали, хохотали над чем-то, сказанным одной из женщин. Я смотрел, как они переходят дорогу, заходят в паб. Я укрылся в темном проходе между культурным центром и соседним домом и стал ждать. Дождь, к счастью, прекратился, но у меня ужасно разболелись все суставы, на глаза давило изнутри, и я безостановочно дрожал. Дважды мне пришлось покинуть свой пост из-за гуляющих с собаками людей, потом, когда они уходили, я, сделав круг, возвращался на свое место. Я уже начал беспокоиться, что за время одной из моих отлучек мистер Эндрюс успел уйти, но тут он – пробыв в пабе ровно пятьдесят семь минут – появился в дверях, один, и его силуэт на мгновение вырисовался в золотом лучистом прямоугольнике проема. Дверь тяжело распахнулась, потом снова закрылась. Вслед за мистером Эндрюсом в безмолвие улицы вырвался обрывок песенки из музыкального автомата. Мистер Эндрюс прошел в нескольких футах от моего укрытия, настолько близко, что я ощутил запах пива в серых облачках дыхания, вылетавших из его рта в темноту. Я видел, как он подходит к металлическим стойкам перед входом в культурный центр, наклоняется, чтобы снять цепь, которой пристегнут старый черный велосипед. Он повесил цепь на руль, полез в оттопыренные карманы джинсовой куртки, достал два фонарика, прикрепил их на велосипед, спереди и сзади, и включил. На тротуар пролились две струйки света – одна белая и одна красная. Рисуя нашу встречу, я совсем забыл про велосипед, не подумал о том, как легко он может вскочить в седло и укатить – с полным равнодушием к моей заброшенности. Он подкатил велосипед к краю тротуара и уже собирался сесть, когда я вышел из темноты и невнятно позвал его по имени. В горле у меня пересохло, я охрип; чтобы привлечь его внимание, пришлось позвать его еще раз.
Мистер Эндрюс, это я – Грег. Мистер Эндрюс, я, кажется, болен.
Он приготовил мне питье: виски с горячей водой, чайная ложка меда, лимонный сок из пластмассового лимона. Две таблетки парацетамола. Я попытался проглотить обе сразу и обжег рот кипятком. Из-за двери, ведущей из гостиной на кухню, до меня доносились приглушенные голоса. Я не мог разобрать слов, но знал, что там спорят обо мне. Кто-то бросил столовые приборы в ящик, с шумом задвинул его. Дверь открылась, в гостиную вышла женщина, прошла, без единого слова или взгляда в мою сторону, к другой двери и удалилась. На ней, поверх белой пижамы, был надет фиолетовый шелковый халат. Высокая, стройная, очень черная – не Карибы, Африка. Констанс. В проеме кухонной двери появился мистер Эндрюс, обнимающий ладонями гигантскую кружку.
Съешь чего-нибудь еще? Тост? Печенье?
Я показал на другую дверь. Сказал: я ей не нравлюсь.
Он прошел к тому креслу, что стояло ближе всего к окну, и тяжело опустился в него. Ей не нравится вся ситуация, Грег. Я, в сущности. Непопулярен, так сказать, в этом сезоне.
Волосы у него, как и раньше, были длинные, но уже начали седеть и слегка поредели на макушке. И еще он отрастил бороду. В полумраке – комната освещалась одной-единственной маленькой лампой – я с трудом различал его лицо. На дощатом полу лежал большой узорчатый ковер, белые стены украшены фотографиями и картинами, развешанными на большом расстоянии друг от друга, часть – работы мистера Эндрюса, очень характерные. Нигде ничего не валялось, в комнате царил безупречный порядок. Он полез в карман рубашки, вытащил пачку сигарет, взял одну, сунул в рот. Прикурил от одноразовой зажигалки из того же кармана.
Вы больше не жуете бумагу?
(Он засмеялся.) Бросил. Доктор запретил.
Лицо мистера Эндрюса скрывалось за густой завесой дыма. Дым, постепенно рассеиваясь и образуя вокруг его головы серый нимб, всплывал к потолку. Мистер Эндрюс смотрел на меня. Я подул на горячее питье и стал втягивать его мелкими глоточками, вдыхая горько-сладкий аромат. Виски обжигало заднюю стенку горла, горячо разливалось в груди, и от этого мне было хорошо. Откуда-то, из другой части квартиры, послышались шум спускаемой в унитазе воды, хлопанье дверей. За стенкой гостиной заскрипели пружины кровати. Мистер Эндрюс прочистил горло.
Констанс…
Слово повисло в воздухе, он оборвал сам себя взмахом руки и затянулся сигаретой. Еще раз поинтересовался, не голоден ли я, и я ответил, спасибо, нет. Я согрелся, мне хотелось спать, на мне был темно-синий махровый халат мистера Эндрюса; на кухне, в барабане стиральной машины, крутилась моя грязная одежда.
Ты так набросился на чипсы, прямо как волк, можно было подумать, что ты не ел, ну я не знаю, неделю, не меньше.
Я улыбнулся. И чихнул два раза подряд. Даже заслезились глаза. Мистер Эндрюс принес коробку салфеток и поставил ее на кофейный столик.
Он купил эти чипсы – два пакета – по дороге домой и свой пакет положил в корзинку велосипеда, который катил по тротуару, периодически цепляясь штаниной за педаль и задевая меня рулем. Мы набивали рты чипсами и одновременно разговаривали: про __________, про то время, когда я работал на «Фабрике», и чем я занимался с тех пор. Я рассказал про маму – что она умерла от рака и ее сожгли. Сказал, что временно не работаю, чертов совет выставил меня из дома, и мне теперь негде жить. И что я болен. Он слушал, время от времени кивая; между нами не прозвучало ни слова о том, можно ли мне у него переночевать – он просто катил к дому свой велосипед, а я шел рядом нога в ногу. Через двадцать минут мы были на месте. Он жил на верхнем этаже трехэтажного здания на широкой неприглядной улице, с обеих сторон заставленной машинами. Табличку с ее названием сплошь покрывали серебряные люминесцентные завитки граффити, так что прочесть его я не смог. Мистер Эндрюс по неровным бетонным ступеням завез велосипед в подъезд и, не пристегивая, прислонил к стене. В подъезде пахло сыростью и собачьей шерстью. Он забрал у меня пустой пакет из-под чипсов, сунул его в корзинку велосипеда рядом со своим и кивком пригласил следовать за ним наверх. Про Констанс – назвав ее «моя сожительница» – он сказал мне только у самых дверей квартиры. Не буду ли я против немного подождать за дверью, пока он переговорит с ней? Он дыхнул мне в лицо и спросил, пахнет ли от него пивом.