Отель `У озера` - читать онлайн книгу. Автор: Анита Брукнер cтр.№ 26

А в прохладной спальне, куда солнце заглядывает лишь утром, да и то на минутку, она тщательно одевается, расчесывает волосы, как ее приучили в детстве, не глядя, отработанным жестом закалывает прическу и, внимательно изучив себя в зеркале и одобрив увиденное, сходит вниз, наливает себе еще одну чашку чая и наконец чувствует, что созрела для сада.

Больше всего ей будет не хватать ее сада, подумала она, при том что никакая она не садовница. Почти всю работу по саду выполнял неразговорчивый и невероятно бледный посыльный из зеленной лавки; обделенность словами он восполнял страстью к растениям и усердной заботой о них. Он приходил три дня в неделю в обеденный перерыв, она оставляла ему ленч на кухонном столике. Она пыталась разбудить в нем аппетит — его бледность внушала ей тревогу; и, хотя пределом его желаний были булочка с сыром и бутылка пива, он поглощал ее кулинарные изыски, чувствуя, что для нее это важно, и принимая это со всей серьезностью.

— Ну, я потопал! — кричал он ей снизу. — Может, загляну в воскресенье.

— Хорошо, Терри! — кричала она в ответ. — Деньги на шкафу.

Оба они считали деньги особой статьей, никак не связанной с домоводством, которым истово занимались каждый на свой лад.

По-настоящему сад принадлежал ей лишь рано утром и вечером, после работы, когда она просто сидела на довольно неудобной чугунной скамейке (в известном смысле подарке от Джеффри, у которого ее старое, растянутое и скрипучее плетеное кресло вызывало только смех), наблюдала, как солнце закатывается за зеленую изгородь, и наслаждалась резкими вечерними запахами. Она знала, что в этот час соседская девочка, ребенок неземной красоты, чье счастье и непосредственность уже омрачал чудовищный недуг — заикание, выйдет поглядеть, у себя ли она (но где же ей еще быть?), и проскользнет сквозь зеленую изгородь пожелать ей доброй ночи. Эдит видела, как девочка борется со словами, как ее худенькое тельце сотрясается в тщетных потугах выпустить их на волю, и улыбалась, и согласно кивала, будто ясно слышит каждое слово, и гладила девочку по головке, чтобы унять дрожь, и шептала:

— Доброй ночи, любимая моя крошка. Хороших снов.

И целовала успокоенного ребенка, и отправляла спать.

Остаток вечера проходил проще. Она заглядывала к Пенелопе узнать, что слышно новенького, скромно ужинала тем, что еще днем по-братски разделила с Терри, поливала в саду и очень рано забиралась в постель. Иной раз еще засветло, и, поскольку свет очень ее занимал, она откладывала книгу и наблюдала за тем, как он блекнет, меняет краски и наконец меркнет. Дальше бывало неинтересно. Наступало время сна. Постель у нее была простая, белая, узкая. Джеффри Лонг, мужчина отнюдь не маленький, неоднократно намекал на последнее — игриво, однако с присущим ему добродушием. Как и Пенелопа — у той на кровати можно было уложить четверых. Когда кровать стояла застеленной, на ней валялась масса изящных подушечек различных форм и фасонов, в цветастых наволочках, которые вещали миру открытым текстом: «Я есть воплощенная женственность». Некоторые женщины, размышляла Эдит, воздвигают себе алтари. И правильно делают. Хотя у меня вряд ли бы получилось.

В любом случае на Монтегю-сквер, где Джеффри жил вместе с покойной матушкой, уже было установлено супружеское ложе, и скоро ей предстоит занять свое место в роскошной спальне, выдержанной в тонах, которые она втайне находила несколько давящими. Она сама их подбирала, однако допустила роковую, по всей видимости, ошибку, призвав в советчицы Пенелопу. Та со знанием дела повела ее в большие универмаги, попутно просвещая по части того, как ублажить мужчину.

— Не нужно скромничать, Эдит, — заклинала она. — В голой келье мужчине неловко. С его потребностями нужно считаться.

Эдит задыхалась среди гор постельного белья, чувствовала себя виноватой, потому что все это не вызывало у нее особых восторгов и потому что Пенелопа, как она видела, отнеслась к этому делу с куда большим рвением. Наконец она сдалась на ее уговоры и, пожалев беднягу продавца с худым, как мощи, лицом — у того давно наступил обеденный перерыв, — выбрала покрывало тускло-желтого цвета, пару того же цвета дорогих полотенец для их темно-зеленой мраморной ванны и толстые атласные одеяла светло-коричневого оттенка. Белье было новое, красивое, но ей казалось, что оно поглощает свет и давит на человека. Она не представляла себе, как войдет в эту спальню после целого дня за машинкой или приляжет вздремнуть на великолепной кровати с камышовым изголовьем. К тому же она отметила, что на Монтегю-сквер почти нет детей и нет сада, так что после рабочего дня вечер у нее будет складываться совсем по-иному. Да, но писать ей тут не придется. А может, она вообще перестанет писать. Она будет вести жизнь, какую, вероятно, ведут остальные женщины: покупки, готовка, устройство вечерних приемов, ленчи с приятельницами. С ее светскими знакомыми, которые не забывали приглашать ее на свои маленькие встречи и вечеринки и которым она пока что отвечала лишь благими намерениями показать свой садик. Я не платила по счету, сказала она самой себе в тот день, когда с робким удовольствием обозревала свою новую просторную кухню. Я, должно быть, кажусь им каким-то подкидышем. Это должно измениться.

Изменилось. И никто не был в обиде. Напротив, все были в полном восторге. Дэвид посмеивался над ее новым безрассудством и дразнил неизвестным возлюбленным.

— Ты, должно быть, влюбилась, — заявил он ей.

А она, не рискнув нарушить их негласный договор, не сказала того, что хотела сказать, и навсегда потеряла такую возможность. Поэтому, когда он незаметно взял ее за руку — дело было на частном просмотре, куда она отправилась с Пенелопой, — и она провела его большим пальцем по своему среднему, чтобы он нащупал ободок отвратительного кольца матушки Джеффри, он весь напрягся, но промолчал. Да и что было говорить? Никаких обещаний никто не давал. А в их последний вечер ткнулся лицом ей в шею и пробормотал:

— Ты решила?

А она и вправду решила, потому что временами он не появлялся очень подолгу. И не стал ее отговаривать. Но через месяц, утром в день свадьбы, она стояла на кухне и размышляла обо всем, чего еще не сказала ему.

Щелканье дверного замка заставило ее вздрогнуть. Уборщица миссис Демпстер, розовощекая, с великолепной прической, на сей раз благодушная и спокойная, удивленно на нее поглядела.

— Еще не одеты? — поразилась она. — Ванну, надеюсь, хотя бы приняли?

— А что? — спросила Эдит. — Который час?

— Десять часов, — по слогам произнесла миссис Демпстер, словно втолковывая ребенку. — Десять. А в двенадцать свадьба, не забыли? Если вас интересует, что мне здесь нужно, объясняю: приглядеть, когда доставят еду и приборы. Это, надеюсь, вы помните? Если у вас из памяти выпало, напоминаю: прежде чем упорхнуть, вы устраиваете тут прием аляфуршет.

Миссис Демпстер тяжело вздыхала, облачаясь в безукоризненно чистый халат, словно одна мысль о свадьбе давила на ее пресловутую нервную систему, и без того пребывавшую в состоянии полной непредсказуемости. Мужчины — ее погибель, призналась она за чашечкой кофе — далеко не первой. К работе она почти не прикоснулась. Эдит подозревала, что Пенелопа не дает ей лентяйничать; впрочем, допускала она, Пенелопе есть что ей предложить по части обмена признаниями. У Пенелопы и миссис Демпстер вообще было кое-что общее; все их разговоры вращались вокруг единственной темы — мужчин, которые им, похоже, нравились и не нравились в одинаковой степени. Поэтому, когда миссис Демпстер сказала: «Ну-ка, лапушка, забирайтесь в ванну, а я приготовлю вам вкусного кофейку, выпьете, когда будете одеваться», — у Эдит защипало глаза, и она отвернулась. Как добры люди, подумала она. Как нежданно добры.