Миледи Ротман - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Личутин cтр.№ 2

Подлечили Ивана, но в тещином дому, в примаках жизнь его не заладилась, обломилась в колесе спица, и заковыляла наша телега кой-как, наперекосяк, с кочки на кочку. Долго, однако, станет перебирать его злоключения, как жена Ивана из столицы выгоняла, не пускала в дом на ночевую, а после подговорила дюжих знакомцев, и те, в подпитии, наставили Жукову синий рог, рассекли лоб, и с той поры осталось носить шрам на лице, как недобрую память о несчастливой женитьбе. Эх, знать бы, где упасть, так и газетку подстелил бы. Скитался наш несчастный по друзьям, по ночлежкам, многажды сыпывал на вокзалах, подстелив под бок ту жиденькую газетенку, в которую пописывал под фамилией Янин.

… И вот, застегнутый на все пуговицы, как-то стемневший обличьем, вернулся Жуков в Слободу, крохотный провинциальный городишко, совершенно беззатейный и сонный, стоящий о край тундры, от родного печища верстах в пятидесяти. Ах ты, Боже: где гриб родился, там и пригодился; встречай, родина, блудного сына, непутевого бобыля. Нашпилил Иван на лацкан черного сюртука два ромба и отправился наниматься в «районку»; бойкое перо везде нужно, тем более столичная штучка прикатила, много чего мудреного понахваталась в Москве. Интересный мужчина направлялся по делу — лобастый, чуть кривоногий, с острой черной бородкой клинышком, лицом смуглый, как арап, выбритый до синевы. И, не дойдя до редакции, приминая штиблетами скрипучие предательские половицы мостков, Жуков вдруг понял, что лучше быть копылом в санях, чем полозом в барской карете, и куда душевнее быть первым в захудалом городишке, чем последним в столице. А туда-то он вернется, обязательно въедет на белом коне. Тут дорогу пересекла девица, волосы над головою сияли золотой короною. Она играючи, упруго вспрыгнула с травяной межи на мосток и, зная, что за нею досматривают, победно встряхнула гривою — и тут же шпилькой туфли угодила в коварную щель. Ах эти северные тротуары, спасители от разливов грязи, скоро ветшающие, однако ставящие всякие ловушки ротозеям и старухам. Иная доска норовит под ступнею утонуть одним концом, а другим сыграть по лбу, иль извернуться хитро, иль лопнуть под ногою мечтателя. Вот так и в обыденке часто бывает: иной человек в красе и славе, и никаких затейных препон впереди, накатанная дорога, только поспешай к заветной благодати, а тут возьми и подвернись под стопу самая-то замыленная арбузная корка, и наш победитель хрясь подушками ко всеобщему позору, и успех от него сразу прочь, как утренний, скоро иссякающий сизый туманец.

Девица как-то увяла от досады, сникла, потеряла победительный вид, стараясь выскочить из оплошки без потрат, ведь туфли-то последние, а прибытку особенного ждать неоткуда. И тут-то в помощь сам Господь послал ей Жукова. Иван, ой бабник ретивый, с налету приосмотрел горожаночку, схватил взглядом крутоватые бедра, полноватые ноги бутылечками, пережимистую талию. Попавшая в оказию девица испуганно оглянулась. У нее на лице все было как-то в разладицу: зеленые кошачьи глаза с просверком, толстые губы, крупный, с горбинкою нос. С лица вроде бы ничего примечательного в бабенке, и все же было такое приманивающее, завораживающее, от чего Жуков сразу взыграл. Ну, кобелина, тебе ли, в твоем крайне стесненном положении, подметки рвать.

— Вышел ежик из тумана, вынул ножик из кармана… Беда нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь…

Пропев, Жуков галантно опустился на колено, не боясь испачкать последние вельветовые штаны, уже полысевшие на сгибах, достал туфлю. «Ножка не детская, прямо сказать, размер тридцать восьмой», — он без цели, машинально подумал об обувке, возвращая лодочку девице. Еще заметил, что тугие икры густо присыпаны персиковым пушком и на подзагоревшей коже нет ни проточины, ни язвы.

— Как зовут нашу страдалицу? — спросил высокопарно, держа затеянную случайную игру на высоте.

— Мила… — Голос оказался хрипловатый, но с приятностью.

Миледи, значит. Милая леди…

Хотел добавить в наигранном тоне: «Моя милка, как кобылка…» Но вовремя прикусил язык.

Девушка зарделась, вспыхнула: учительница музыки из начальной школы, оказывается, прочитывала чужие мысли. Не попрощавшись, она, властно куя каблучками, зашагала в верхний конец проспекта и скоро пропала. И не диво, коли весь городишко просматривался насквозь.

— Миледи! — крикнул Жуков, мечтая кинуться вдогонку. Но слева по ходу виднелась редакция, и, безнадежно вздохнув, Иван переключился на деловой лад.

А на воле стояла меженная июльская пора, когда даже самый распоследний лопух самодовольно, жирно пыщился из подзаборных сумерек, зазывно, горделиво тянул свою розовую шишкастую голову: де, поглядите на меня, сколь я хорош. Уличная грязь заскорузла, изгладилась под колесами машин и даже слегка походила на асфальт, с заречных лугов и поскотин тянуло травяным духом, а с полуночной стороны от моховин и ягодников наплывал тягучий настой из багульника, разбавленный морошечной тонкой пряностью, словно бы за огородами и солдатскими казармами, притулившимися к задам городишка, нынче расцвели ананасы иль выбраживало редкое по букету вино. Народ спешил на обед, обтекал Ивана, задумчиво застрявшего у дверей будущей службы, и никто не признавал в нем земелю. Да и что грустить: двадцать лет минуло, уплыли золотые годочки сквозь пальцы, и не ухватишь. Эх, как время зряшно просандалил. Посеять — посеял, а урожая не собрал, пустое зернецо-то, головня да клещевина. «Да ничто, какие мои годы», — усмехнулся Жуков, подавил в себе мимолетное колебание и вступил в прохладный скрипучий коридор, пахнущий типографской краскою, расплавленным гартом, свинцом и близким туалетом. Оглушительно стучала набравшая обороты печатная машина, галдели бабы, перебивая грохот. И душа Жукова обрадела; Иван даже прослезился чуток, а может, припотел от июльской предгрозовой жары и волнения; он едва замедлил у двери, оббитой дерматином, промокнул гладкий, с единой почеркушкой лоб, рукавом обмахнул ромбики на груди и шагнул в родной дом…

А с работой так ладно устроилось, будто в газете только его, Ивана Жукова, и поджидали в любой день. С утра он уже был на сеноставе, метал кучи в зароды, вживаясь в крестьянский лад, и все деревенское, что вроде бы пропало вовсе иль глубоко запряталось, неожиданно полезло наружу вместе с кровяными мозолями от ратовища двурогих вил. Подсаживаясь под копну, чтобы ловко посадить ее на зарод, осыпанный сенной трухою, скоро обжаренный солнцем, Жуков позабыл и про грыжу, и сорванную поясницу, и про третий шейный позвонок, что не давал вечерами покоя. Чернильная душа, он и про газету-то вспомнил лишь ввечеру, глядя с утора на серебряный кроткий туск реки, облитый с востока расплавленным золотом.

Жуков не собирался укореняться в Слободе, он хотел лишь самую малость переждать, пересидеть на родине сумятицу, собраться с мыслями, но дни полетели, как отстрелянные гильзы из автоматного рожка, и только пороховой дымок в ноздри и напоминал перед сном, что день убит, день окончательно умер, и его уже не воскресить.

К зиме уладилось и с жильем. Жуков неожиданно стал домовладельцем. Возвращался в обрыдлую гостиницу. Обложник стоял, и все в природе пожухло, увяло; доживал тот серенький ничтожный денек предзимья, что на лету убивает малейшие приметы радости.