– Я никогда не встречала человека, который так говорил бы о своей старшей сестре.
– А что говорят другие люди?
– Ну, знаешь, большинство сестер не отзываются так ни о младших, ни о старших сестрах, как ты. Большинство рассказывает о детских драках.
– О драках?
– Мне кажется, часто сестры толкают и пинают друг друга, спорят, кому достанется лучшая комната, модная одежда, книги или фен. А ты превозносишь свою сестру.
– Это потому, что она всегда была лучше меня.
Мне показалось, это признание причинило ей боль.
– Мы странные? – спросила она.
Я не ответила.
– Странные?
– А тебе обязательно задавать этот вопрос?
Миру вздохнула. Вода в ванне почти остыла.
Я повернула кран горячей воды. Пенящаяся струя с громким шипением полилась в ванну. Миру опустила лицо в воду. Похоже, она задержала дыхание и так долго оставалась под водой, что я уже собиралась громко позвать ее, когда она подняла голову и глубоко вздохнула.
– Юн, не могла бы ты пойти вместе со мной в дом, где мы раньше жили?
– Когда?
– После бани.
Она показалась мне грустной, и я согласилась. Услышав мой ответ, она снова опустила лицо в воду.
Дом располагался на вершине очень крутого холма. Миру достала ключ из-под камня у ворот и отперла зеленую калитку. Небольшой дворик за воротами и входная дверь заросли бурьяном. Большой подсолнух у стены повесил голову под тяжестью множества семян. С первого взгляда становилось ясно: здесь давно никого не было. Посреди двора валялись небольшая платформа из выцветших деревянных досок и ржавая сетка для сушки. Мощные сорняки, казалось, в любой момент могут прорваться сквозь старую дверь дома.
– Дом свободен? – спросила я.
– Сейчас да. – Она умолкла.
Я заметила среди сорняков несколько стебельков, напоминавших ростки зеленого лука. С верхушки каждого стебля свисали мелкие белые цветы. Пока я разглядывала их, Миру рассказала, что это белые куперии. Я присела на корточки, начала внимательно рассматривать белые цветы. Их бледные лепестки сильно выделялись в мрачном дворе. Миру поднялась на крыльцо, но, помедлив перед входной дверью, вдруг развернулась и снова направилась ко мне.
– Я не могу.
– Почему?
– Давай уйдем.
– Почему?
– Я полагала, что смогу войти, если ты будешь рядом, но нет, не могу.
Я слышала дрожь в голосе Миру. Она уже дошла до ворот, и я схватила свою корзинку и догнала ее. Она заперла ворота и положила ключ под камень. С корзинками в руках мы стали спускаться вниз с холма. Когда мы вышли из бани и направились к дому на холме, солнце еще не скрылось за горизонтом, но теперь начали сгущаться сумерки. Пройдя полпути, я обернулась. Казалось, пустой дом затаился среди других домов, где уже зажегся свет, и наблюдал за нами. Неужели Мен Сё, Миру и ее сестра действительно жили вместе в том доме? Миру шла, как и прежде, с низко опущенной головой, словно прислушиваясь к биению собственного сердца.
– Это правда, – сказала она.
– А?
– Я о доме, это правда, Мен Сё, сестра и я когда-то там жили.
– А почему вы больше там не живете?
– Потому что сестра ушла.
– Поэтому?
– Это выглядело бы странно, если бы я и Мен Сё стали жить вдвоем, без нее. Я не задумывалась об этом, когда она была с нами, но потом все произошло само собой. Мы просто разошлись. Мен Сё переехал с родственниками в Джонгамдон, а я в Мендон. Да, наш дом пустует уже слишком долго. Он выглядит заброшенным. Сначала родители снимали его для нас, но позже купили его и записали на сестру.
– Почему?
– Я знаю, о чем ты думаешь.
– Я?
– Да.
– И о чем же я думаю?
– О том, что наши родители богаты… Разве ты не об этом подумала?
Теперь, когда она произнесла эти слова вслух, мне стало казаться, что я и в самом деле об этом подумала. Темнота окутала лицо Миру.
Она провела меня мимо Тунсандон и Квайхвадон, а затем повернула в сторону Мендон. За это время мы больше не обмолвились ни словом. Прохожие с любопытством посматривали на нас, идущих по улице с банными корзинками в руках. Ночной ветерок играл с подолом цветастой юбки Миру.
* * *
Прямо перед собором на Мендон проходила демонстрация в поддержку уволенных рабочих, объявивших голодовку. Юн каким-то образом узнала, что мы с Водопадом окажемся около собора, и пришла нас искать. Даже среди огромной толпы людей я сразу же заметил ее. Вероятно, она тоже меня заметила и сразу же направилась к тому месту, где я сидел в группе голодающих, выкрикивая протесты, и уселась рядом со мной.
Через какое-то время мы попытались пойти в сторону Мендон, но вынуждены были спасаться от полиции и забежали в небольшую книжную лавку. У нас, оказалось, глаза налились кровью от слезоточивого газа. Здесь уже набилось много народу вроде нас. Все остальные магазины и лавки в округе позакрывались, но эта книжная лавка, судя по всему, была открыта не зря. Только в книжном магазине я понял, что Водопада нет с нами. Мы с Юн прислонились к стене книжной лавки. Я спросил ее, что она здесь делала, и Юн ответила: «Я пришла, потому что почувствовала – ты здесь». Юн взяла с полки сборник поэзии и перевернула страницы. Книга лежала раскрытой, словно кто-то оставил ее здесь прямо посреди чтения. Юн тихо прочитала: «Первое издание, 20 августа, 1975 г.».
Всегда первым делом в книге она смотрела на дату публикации. Я бросил взгляд на ценник. Книга стоила 350 вон. Юн перевернула первую страницу, тихим голосом она прочитала предисловие. «Я иду вперед подобно ослу, несущему на спине тяжелую ношу, его голова поникла под грузом насмешек злых людей». Последнюю часть она произнесла шепотом, очевидно не желая, чтобы ее услышал кто-то, кроме меня. «Я пойду туда, куда пожелаете и когда пожелаете». Глядя покрасневшими глазами на обложку, она прочитала имя поэта: «Френсис Джеймс».
Лу Синь был писателем, представлявшим образец современной китайской литературы. В юности он получил образование в императорской Японии. К нему с уважением относились как националисты, так и коммунисты. И потому его учеба в Японии напоминала иронию судьбы. Я расспрашивал профессора Юна о подробностях победы японцев в Русско-японской войне и ощущали ли другие азиатские народы свою причастность к победе, поскольку впервые азиатская страна победила европейскую державу? Или же критиковали агрессивную политику Японии? После некоторого раздумья профессор Юн сказал, что Лу Синь резко критиковал агрессию Японии против Китая, но все-таки учился в Японии по той причине, что после Русско-японской войны азиатские страны были помешаны на получении образования в Японии. И потому оказалось вполне естественным, что Лу Синь отправился туда изучать современную западную медицину. Профессор Юн также рассказал мне, что, когда Лу Синь учился в Японии, там был японский преподаватель, который рассказал студентам о месте поклонения и заставил их, включая Лу Синя, пойти туда вместе с ним. Это была усыпальница Конфуция в Оканомицу. Лу Синь покинул Китай, чтобы отдалиться от устаревших символов, например всего, что было связано с Конфуцием. Профессор Юн считал, что поход в усыпальницу, вероятно, стал для Лу Синя большим потрясением. Что ощутил писатель, когда преподаватель из чужой страны, в которую он отправился учиться, вдруг столкнул его с тем, от чего он отчаянно пытался избавиться, и даже заставил склонить голову?