Рассказ ее не удивил Стивена, хотя мысль о том, что Азер мучает Изабель, выводила его из себя.
— Ты должна остановить его. Положить этому конец. Запретить ему приходить в твою комнату.
— Но я боюсь того, что он может сделать или сказать. Он способен ославить меня как плохую жену. Рассказать всем, что я не подпускаю его к себе. Думаю, он и так уже рассказывает обо мне друзьям бог весть что.
Стивен вспомнил о взглядах, которые Берар украдкой бросал на Азера. Он взял руку Изабель, поцеловал ее, прижал к своей щеке.
— Я буду заботиться о тебе, — сказал он.
— Милый мальчик, — ответила она. — Ты такой странный.
— Странный?
— Такой серьезный, такой… отрешенный. И то, что ты заставляешь меня делать…
— Я разве тебя заставлял?
— Нет, не так. Я делаю это по собственной воле, но лишь ради тебя. Не знаю, правильно ли это… допустимо ли.
— Ты о том, что произошло сегодня внизу?
— Да. Я понимаю, конечно, понимаю, что изменяю мужу, но вот такие поступки… Прежде я никогда их не совершала. И не знаю, нормальны ли они, поступают ли так другие. Скажи.
— Я и сам не знаю, — признался Стивен.
— Ты должен знать. Ты мужчина, у тебя были другие женщины. Моя сестра, Жанна, рассказывала мне о любви, но больше я об этом ничего не знаю. Ты наверняка разбираешься в этом лучше моего.
Стивену стало неловко.
— Я знал только двух или трех женщин. С ними все было совсем иначе. Думаю, то, что мы делаем, само по себе служит объяснением.
— Не понимаю.
— Да и я тоже. Но знаю — стыдиться тебе нечего.
Изабель кивнула, хотя по лицу ее было видно, что ответ Стивена ее не удовлетворил.
— А ты стыдишься? — спросил он. — Чувствуешь себя виноватой?
Изабель покачала головой:
— Возможно, мне следует чувствовать себя виноватой. Но я не чувствую.
— Так что же тебя тревожит? Утрата чего-то важного — способности испытывать стыд, каких-то правил, привитых тебе воспитанием и требовавших, чтобы тебя томило сейчас чувство стыда?
Изабель ответила:
— Нет. Я чувствую: то, что я сделала, то, что сделали мы, в каком-то смысле правильно, хотя католическая церковь с этим, конечно, не согласилась бы.
— А ты не думаешь, что существуют и другие представления о правильном и неправильном?
Вопрос озадачил Изабель, однако ясности мысли не лишил.
— Думаю, должны существовать. Я их не знаю, не знаю даже, смог ли их кто-нибудь описать. В книгах я их не встречала. Но я уже зашла слишком далеко. И вернуться назад не сумею.
Стивен обнял ее, прижал к себе. Он лежал на спине, голова Изабель покоилась на его груди. Он чувствовал, как обмякает ее тело, как расслабляются мышцы, — она засыпала. Голуби ворковали в парке. Стивен слышал удары своего сердца, отдававшиеся в плече Изабель. Вдыхал легкий аромат роз, исходивший от ее надушенной шеи. Он положил ладонь ей на ребра. На Стивена нисходил покой, чувственное пресыщение этим мгновением, отгонявшее любые мысли. Он закрыл глаза. И мирно заснул.
8
У Рене Азера никаких подозрений касательно происходившего в его доме не возникло. Над добрыми чувствами, которые он питал к Изабель, взяли верх гнев и досада на свое телесное бессилие, на неспособность овладеть миром ее чувств. Он не любил ее, но при этом желал, чтобы она прониклась к нему чувствами. Азер понимал, что жена жалеет его, и разъярялся от этого еще пуще. Терзания его произрастали, как верно угадала Изабель, из ощущения своей вины. Азер помнил, какое удовольствие доставляла ему мысль о том, что он стал первым мужчиной, вторгшимся в ее тело, такое молодое в сравнении с ним, помнил восторженный трепет, который пронизал его, что уж греха таить, когда она закричала от боли. И помнил недоумение в ее взгляде. Он чувствовал, что Изабель в большей, нежели первая его жена, мере способна откликаться на физический акт любви, но, увидев недоумение на ее лице, решил скорее подчинить себе жену, чем завоевать ее терпением. В то время Изабель, хоть она и казалась отцу слишком своенравной, была все же достаточно кротка и невинна, чтобы во всем уступить мужчине, который отнесся бы к ней с предупредительностью и любовью, но от Азера не дождалась ни того ни другого. Муж пробудил в ней чувственные и плотские аппетиты и оставил их неудовлетворенными, бросив все силы на безуспешную борьбу с собственными изъянами.
Что до Стивена, оснований не доверять ему Азер не видел. О деле англичанин определенно знал многое, в особенности для человека его лет, с Меро и рабочими ладил. Нельзя сказать, что Стивен так уж нравился Азеру, — если бы его спросили почему, он ответил бы, что в молодом человеке присутствует некая холодность, обособленность. В Стивене эти черты проявлялись по-иному, и все же именно их Азер не любил в себе. И уж во всяком случае, для записного волокиты Стивен представлялся ему слишком погруженным в себя, слишком необщительным. Ловеласы, полагал Азер, вмиг выдают себя игривыми разговорчиками, они обыкновенно и красивее, и остроумнее, чем Стивен, и стараются увлечь женщину, являя ей откровенные соблазны. Тот же Берар, вне всяких сомнений, был в молодые годы изрядным дамским угодником, думал Азер. А тихая учтивость Стивена никакой угрозы не представляла, он, хоть и выглядел старше настоящих своих лет, оставался мальчишкой. Английский костюм сидел на нем превосходно, волосы у него были густые, однако красавцем Азер его не назвал бы. Стивен был в его доме постояльцем, платным гостем, который пусть и требовал от Азера внимания несколько большего, чем Маргерит, но в число домочадцев все-таки не входил.
Да и что ни говори, главным для Азера была фабрика. Занимаясь посреди ее лязга неприятной бумажной работой, принимая важные решения, он редко вспоминал о доме, о детях, об Изабель.
Через неделю после беспорядков он сказал Стивену, что тот может вернуться к работе, хотя от посещения организуемых Меро собраний ему лучше воздержаться. Опасность забастовки, судя по всему, уменьшилась; малышу Люсьену, с удовольствием констатировал Азер, распалить страсти рабочих не удалось. Услышав от Стивена, что тот не прочь переждать еще день-другой, Азер удивился, ибо полагал, что молодому человеку скучно сидеть в доме, где у него всего-то и компании, что Изабель да Лизетта, однако согласился отложить возвращение Стивена на фабрику до начала следующей недели.
На посланную Стивеном в Лондон телеграмму пришел ответ в виде подробного письма его работодателя. Он может остаться в Амьене до конца месяца, но после этого должен немедленно представить на Леденхолл-стрит письменный доклад. Стивен счел, что ему повезло, — он сумел выговорить себе три дополнительные недели, — и послал в Лондон успокоительную телеграмму. Изабель он о дне своего отъезда ничего не сказал; дата представлялась Стивену слишком далекой, чтобы тревожиться, а каждый день в Амьене был настолько полон событиями, что ему казалось, будто жизнь его коренным образом меняется прямо на глазах.