Приключения русского дебютанта - читать онлайн книгу. Автор: Гари Штейнгарт cтр.№ 31

Владимир притворялся, будто поглощен исключительно возней с костлявой рыбой. Никогда прежде отец не беседовал с ним столь откровенно о своих делах, хотя в неведении Владимира не держали. Да и мать постоянно похвалялась тем, как она, имея за плечами лишь никчемное образование воспитательницы советского детского сада, поднялась до невероятных корпоративных высот совершенно законным путем, в то время как несчастному дураку отцу приходится изо дня в день обманывать парадоксальную американскую систему здравоохранения.

— Но что касается тебя, сынок, вот мой совет: делай то, что сам хочешь. Это мое последнее слово. Посмотри на меня. Медицина меня никогда не увлекала, спасение и продление жизни пациентов тоже, и не потому что я такой черствый. Просто мне нравятся другие вещи: рыбалка, садоводство, опера. Единственно, когда медицина меня захватывала, так это в тех товарняках в компании с молодыми девушками. Но твоя бабушка сказала: иди в доктора, ты умный, у тебя получится. Что ж, по крайней мере, в Америке профессия оказалась прибыльной, если практиковать с умом. — Он широко взмахнул рукой, давая понять, что имеет в виду: семейную крепость с маленькой вывеской «Доктор Гиршкин» под квазистаринным фонарем, покачивавшимся на ветру.

Опустошив кружку, отец снова налил себе.

— Да уж, поступай со своей жизнью так, как ты сам хочешь. Кстати, а чего ты хочешь?

— Не знаю, — ответил Владимир. — Может быть, преподавать?

Преподавать? Откуда он это взял?

— Учитель? Странный выбор, — заметил отец. — В учителях здесь ходят очень средние личности. А что, если тебя пошлют в школу в Гарлеме? Или в Бронксе? В Бруклине? В Квинсе? Тамошние детишки — настоящие зверьки, они разорвут тебя на части. Я вот подумал, ты в компьютерах-то разбираешься?.. Но нет, послушай, сейчас я скажу, чем тебе заняться. Но сначала давай выпьем за твои прекрасные, но непрактичные педагогические мечты.

— И за бабушкино здоровье, — добавил Владимир.

— Да, за эту сумасшедшую старуху. — Доктор Гиршкин залпом опрокинул содержимое кружки и отжал с усов капли ставшей привычной за много лет жидкости. — Знаешь, Владимир, я живу только ради тебя и твоей бабушки, ну, насколько человек в принципе может жить ради других. Как это говорится? Человек — не остров. Твоя мать… уэлл, насколько я могу себе представить, она останется со мной до конца моих дней. Мы с ней вроде тех неудачных корпоративных слияний, которые здесь практикуют последние десять лет, или как Югославия. Но если бы меня спросили, за кого я предпочту умереть… скажем, угонят самолет и террористы заявят, что один из нас должен быть убит, вот тогда я умру за тебя или за бабушку, не раздумывая.

Владимир пошевелил пальцами в тесных детских шлепанцах (их неподвластный времени кротовий мех подмешивал к запаху ног острый звериный аромат), родители хранили эти тапочки и заставляли надевать, когда сын приезжал к ним.

— Зачем тебе умирать за бабушку? — удивился Владимир. — Она же старше.

— Хороший вопрос. — Доктор Гиршкин покусывал дряблую подушечку большого пальца, сосредотачиваясь для ответа. Владимир сообразил, что отец не раз размышлял над сценарием с угоном самолета. — Видишь ли, жизнь мне теперь не особенно дорога. Не хочу прикидываться совсем несчастным, но уверен: многие мужчины моего возраста чувствуют то же самое. Единственная причина, по которой я бы не отдал свою жизнь за бабушку, — это желание оставаться твоим отцом, но сдается мне, что как отец я тебе теперь не очень-то и нужен. Твоя жизнь протекает так далеко от нашего дома, ради обустройства которого мы с матерью трудились как проклятые, что иногда… словом, иногда я спрашиваю себя: и зачем все это?

Владимир подумал о своей новой жизни с Руокко. О том, как далеко он продвинулся. Действительно, зачем они столько вкалывали?

— Ладно, надеюсь, наш самолет никогда не угонят, — сказал он, отодвигая тарелку с фрагментами рыбьего скелета и вытирая сухой лоб салфеткой.

— Я тоже надеюсь, — подхватил отец, но не убедил сына в своей искренности.

Если не в профессиональной и не в семейной жизни, то хотя бы в смерти от руки подлых угонщиков с закрученными вверх усами, доктору Гиршкину перепадет кус доблести, и к тому же на глазах у всего мира.

— Не забыл, о чем мы сегодня говорили? — напомнил отец. — Самое главное, живи, как сам хочешь. А кроме того, не женись, пока не будешь готов расстаться со счастливой порой молодости. Вот те два урока, которые мы сегодня выучили.

Отец встал, опираясь на пластиковый садовый стол. Встряхнул больную ногу (она заснула во время ужина). Оглянулся, чтобы проверить, все ли в порядке с бабушкой, объезжавшей угодья Гиршкиных. Удостоверившись в благополучии своей матери, доктор Гиршкин направился, прихрамывая, на кухню за чаем и тортом, предоставляя Владимиру надеяться, что его отец сказал все, что хотел.

Но это было не так.

Часом позже Владимира с горящими от поцелуев отца щеками отправили из деревни в город на местном поезде Метро-Норт, отходившем в 8.12 вечера. Если периферийное зрение не обмануло его, он мог бы поклясться, что видел отблеск материнской янтарной брошки, дешевого прибалтийского сокровища, в вагоне, двигавшемся в противоположном направлении. Вскоре она приедет домой; полусонная, лежа на диване, перечислит мужу тихим голосом все гадости, которые ей пришлось претерпеть за четырнадцать часов рабочего дня: шепоток подчиненных-американцев за ее спиной, группки тайных заговорщиков в мужском туалете — недвусмысленный признак назревающего туземного бунта, корпоративного переворота. Они всегда хотят больше, эти местные уроженцы. Больше денег. Более выгодной медицинской страховки. Бесконечных двухнедельных отпусков. Вот что получается, когда родители ни в чем не ограничивают детей, когда рождаешься в мире без преград.

— Ежик, умоляю, твои работники-троглодиты боятся тебя до смерти, — утешит доктор жену, подав ей тарелочки с баклажанной икрой и салатом из белорыбицы, а также чашку травяного чая для успокоения нервов. Затем поправит подушку под ее ногами и переключит телевизор на передачу, которую они оба обожают, — ту, в которой порочных кинозвезд показывают такими, каковы они есть.

Тем временем в спальне наверху бабушке приснится одинокий дуб в саду, его узловатые ветви распростерлись над цветущими молочаем и первоцветом, а под дубом сидит кривоногий гой из деревенского полка с блестящей красной звездой на фуражке, он поднимает лицо от миски с кашей и улыбается бабушке безбрежной улыбкой крестьянского парня. И вот она уже танцует мазурку в каком-то дворце культуры в большом городе, и он прижимает ее к своей груди, целует в губы, сперва целомудренно, потом нет… Потому что здесь, в кладовке бабушкиных снов, меж зыбких силовых полей мечты и были, вибрирующих над американским пригородом, все кончается тем, что добродушный сержант Яша полюбит бабушку и счастью не будет конца.

Внизу доктору Гиршкину не спится. Обнаружив, что жена на диване забылась непробудным сном, и прикинув трудности транспортировки ее наверх в спальню, доктор, с сожалением покачав головой, удаляется в свое подвальное убежище.