La storia - читать онлайн книгу. Автор: Эльза Моранте cтр.№ 119

Однажды, когда никто у него ни о чем не спрашивал, он вдруг вытянул свою черную руку перед лицом соседа: «Видишь шедевр хирургии? — сказал он со странной веселостью в глазах, как будто собирался признаться в чем-то непристойном. — Операцию сделал знакомый солдат, в горящем сарае, садовыми ножницами! А тут, — продолжал он, показывая искалеченную ступню, обмотанную тряпками, с еще не зажившей раной, — никакой хирург не понадобился. Я вырывался из окружения, стоял мороз. Я сел на землю, чтобы снять ботинок: он затвердел и жал, как тиски. Тянул я, тянул, и вытянул вместе с ботинком полступни. Осталась только пятка и немного костей».

Один из присутствующих, обидевшись на то, что его назвали тыловой крысой, сказал Клементе: «Ну, ты не забыл, по крайней мере, послать оттуда своему дуче открытку с выражением благодарности?» Клементе мрачно посмотрел на него, но не нашел что ответить. Он не мог отрицать, что в молодости сочувствовал фашистам. Он продолжал верить дуче и генералам даже после своего участия в греко-албанской войне, вину за поражение в которой он приписывал почему-то не итальянским военачальникам, а «предателям-грекам». Летом 1942 года, перед отправкой на русский фронт, выпивая в этой самой остерии, он говорил: «Начальство знает, что делает. Если нас посылают туда плохо вооруженными и без теплой одежды, значит им известно, что судьба русских уже решена. Через месяц-другой, еще до наступления зимы, России капут. Итальянцы должны не проворонить победу».

На постоянные вопросы Маррокко, особенно по поводу деталей отступления, он отвечал неохотно, так что лицо у него почти искажалось от отвращения. «А дома-то вокруг были?» — «Деревни, да, деревни…» — «С жилыми домами, то есть с жителями?» — «Да, с крестьянами… с селянами». — «Какие они? Что за люди?» — «Русские в основном добрые». «А почему ты дал ему снега, не было воды?!» Черная Рука отводит взгляд, криво улыбается: «Ну, — отвечает он глухо и мрачно, — тут еще повезло, потому что можно было пить снег. В Сибири, в эшелоне, пришлось пить собственную мочу… Жажда, голод, — Клементе вдруг отворачивается, загибая пальцы здоровой руки пальцем увечной, — холод! Эпидемии! Голод! Голод!».

Тут он останавливается, понимая, что убивает надежду этих бедных простофиль. Однако в его ввалившихся больных глазах читается скорее не жалость, а презрение: неужели они не могут понять, что тех, кто не выдерживал и падал на землю у дороги во время отступления, оставляли умирать; никто не мог взвалить их себе на плечи, их бросали, и все они были заранее обречены.

А теперь мы постараемся воссоздать, через годы, по памяти, последние часы жизни Джованнино.

В то время как его товарищ Клементе (на фронте больше известный под его фамилией Домици) продолжает бегство без него, Джованнино стоит на коленях у обочины дороги в надежде, что какая-нибудь повозка подберет его. Мозг теснят неясные воспоминания о лежащих на земле трупах, уже наполовину покрытых снегом, которые усеивали дорогу, пока он шел по ней с Клементе, иногда спотыкаясь о них. Поэтому он борется с желанием лечь на землю, но и встать на ноги у него больше нет сил. Чтобы отступающие заметили его, он машет руками и кричит: «Земляк! Земляк!» Напрасно, его голос теряется в общем гвалте: слышатся крики, номера батальонов и рот, фамилии людей, кто-то понукает мулов, но все это чужие голоса. Никто не выкрикивает номер его батальона и фамилию Маррокко.

Проезжают сани с запряженными в них быками. В санях стонет что-то, похожее на тюк, рядом с санями идет солдат. Джованнино ползет им навстречу на коленях, машет руками, умоляет взять. Но солдат бросает на него неуверенный взгляд, отворачивается и удаляется вместе с санями. Спустя несколько минут на некотором расстоянии Джованнино видит повозку, груженую амуницией, на повозке сидят несколько закутанных фигур. Может, найдется местечко и для него? «Земляк! Земляк!» Но и повозка удаляется среди всеобщей сумятицы, не обратив на него никакого внимания. Джованнино, на коленях, подается назад, чтобы повозка не наехала. Теперь он отчаянно машет руками унтер-офицеру, только что слезшему с такой тощей лошаденки, что ребра у нее выступают наподобие зубов. Ноги лошади в чем-то запутались, и пока седок высвобождает их, животное смотрит на Джованнино своими огромными глазами и просит прощения, словно человек. Унтер-офицер, в свою очередь, глядит на Джованнино, с горечью отрицательно качает головой (ему стыдно), садится на лошаденку и уезжает. Начинается снежная буря, небо приобретает темно-серый цвет, в два часа дня уже темно. Мимо Джованнино проходит альпийский стрелок с вытаращенными глазами. Его голые ноги распухли и почернели, как свинец. «Солдат! Солдат! Помоги! Посади меня на плечи!» — Джованнино кажется, что он громко кричит. Но альпийский стрелок уже прошел мимо, ковыляя по снегу своими черными ножищами.

Джованнино отползает назад. Лихорадка у него усилилась. Теперь ему кажется, что среди взрывов и взлетающих криков он слышит колокольный звон, и перестает понимать, где находится. Наконец он видит очень высокую повозку с золочеными, огромными, как колонны, свечами. Он понимает, что перед ним религиозная процессия в его родном Чепрано, а наверху повозки — генерал со скрещенными руками, отдающий приказания. Но почему изо всех окон ему бросают охапки снежных цветов? Джованнино узнает генерала и даже вспоминает, что именно он сказал войскам: «Жгите машины, бросайте все, что можно, и спасайся, кто может. Италия находится на западе. Идите все время на запад, Италия в той стороне».

«Запад, — размышляет Джованнино, — это там, где заходит солнце». На горизонте, за снежной бурей бушует пожар, и он понимает, что это солнце. Повернувшись спиной к толпе, шум которой слышится все слабее, передвигаясь на коленях и помогая себе руками, Джованнино начинает путь на запад. Его голые опухшие ноги, кое-как обернутые кусками одеяла, совсем не болят, хоть и кажутся очень тяжелыми. Ему представляется, что вместо ног, от колена и ниже, он тащит два мешка с песком. Сукно шинели затвердело на нем, как листовое железо, и скрипит при каждом движении, а его тело, пронзенное тысячью игл, — одна сплошная острая боль. Порывы ветра со снегом бьют его по телу и по щекам, а он бормочет: «Идите вы все в задницу!» и другие знакомые с детства ругательства. Но с губ его слетает лишь клокотание неясных звуков, как если бы ему отрезали язык.

Джованнино продвигается вперед еще на несколько метров, то и дело останавливаясь, чтобы схватить пригоршню заледеневшего снега, который он жадно сосет, но вскоре боязнь упасть на землю заставляет его терпеть эту страшную жажду. Добравшись до обвалившегося края лощины, он натыкается на сильно укутанную человеческую фигуру, которая сидит на земле, прислонившись к большому камню. Это совсем маленький солдатик, ростом не выше ребенка. Он мертв, но Джованнино не замечает этого и требует у него указать ему дорогу. Солдатик смотрит на него насмешливо и не отвечает.

Впрочем, идти осталось уже недалеко: вот и поля, примыкающие к деревне СантʼАгата в Чочарии. На полях растет лен, а там, за полями, по зажженному огоньку, он узнает родной дом.

Но вот из дома выходит дед и грозит ему ремнем, потому что он не пригнал вместе с другими молодую, не известную Джованнино козочку по кличке Музилла. «Музилла! Музилла-а-а!» В ответ доносится блеяние нескольких коз, но с востока, а ему не хочется возвращаться на восток. Чтобы не получить ремнем от деда, который пристально смотрит на него пустыми глазницами, Джованнино решает спрятаться за оградой из камней, окружающей поля. Он осторожно спускается по осыпавшемуся краю почти на дно расщелины, откуда шум наверху не слышен вовсе.