Наконец я выпустил ее.
– Ты выглядишь потрясающе.
Она это знала.
– Рада видеть тебя, Маркус, – сказала она. – Пойдем в комнату отдыха, нам надо поговорить.
Взяв за руку, она повела меня через лабиринт коридоров, пока мы не достигли маленькой комнаты с большим количеством кресел. В комнате никого, кроме нас, не было. Мы уселись в кресла у окна.
Сбросив туфли, она положила ноги на перекладину кресла и обхватила колени руками.
– Как ты? – спросила она.
– Нормально, – ответил я. – Но я хотел бы поговорить о тебе. Каково это – быть запертой здесь?
Она снова улыбнулась. Загадочная улыбка. Она напомнила мне Джейми, когда он говорил о своих взаимоотношениях с Богом, как будто это было нечто такое, что может понимать только он один, и такому низшему созданию в пищевой цепочке, как я, никогда этого не постичь. Я не пришел в восторг от этой улыбки.
– Сначала было очень плохо, – проговорила она. – Я ненавидела это место. Но они мне очень помогли.
– Они убедили тебя в том, что ты алкоголичка?
Снова эта странная улыбка.
– Я и есть алкоголичка.
Она твердила это, как попугай, повторяя то, что ей вбили в голову.
Я наклонился вперед:
– Ты пила лишь всякую девичью ерунду.
– У меня был абстинентный синдром, когда меня лечили от этой «девичьей ерунды». Мне было очень худо. Я алкоголичка, Маркус. И ты тоже.
Я постучал по ее голове костяшками пальцев:
– Эй, моя любимая невестка, ты все еще здесь?
Она положила подбородок на сложенные руки, пронзив меня взглядом до самого позвоночника.
– Я нанесла непоправимый вред своему ребенку. После рождения Мэгги у меня была депрессия. С этим я уже ничего не могу поделать. Мне надо было принимать антидепрессанты, это сказал мой доктор. Очень жаль, что я была для нее плохой матерью, но я должна простить себя за это и двигаться дальше. И я не стану плохой матерью для моего мальчика, когда получу его обратно. Для моего Энди.
Я ее потерял. Это совсем не значило, что я хотел видеть ее плохой матерью, но мне хотелось, чтобы она по-прежнему была мне другом. Мы ведь были друзьями, и даже больше. Та ночь в моей гостевой комнате, ночь, о которой она хотела забыть, навсегда останется в моей памяти. Той Лорел больше нет. И я никогда ее не верну.
– Что они с тобой сделали?
– О чем ты говоришь?
– Они превратили тебя в одну из степфордских жен или что-то в этом роде.
– Просто я протрезвела, Маркус, – сказала она. – Я счастлива и начинаю снова ощущать позитив в отношении своего будущего.
Я выглянул в окно. Акры и акры пастбищ, окруженные густым лесом. Все это большинству людей показалось бы мирной картиной, но у меня вызывало удушье. Мне нужен был океан. А ей разве нет?
– Когда ты возвращаешься домой? – спросил я.
– Мне вообще не хочется уезжать отсюда, – сказала она. – Я здесь чувствую себя в безопасности. Защищенной от алкоголя. – Она снова пронзила меня взглядом. – Защищенной от тебя.
Мне захотелось выругаться, но я сдержался. Внезапно я понял. Возможно, я люблю ее. Возможно, несколько лет я был самым близким ее другом. Но не принес ей добра.
Она вытащила из кармана фотографию и протянула мне. Младенец. Я видел его после рождения в палате интенсивной терапии. Тогда он был полуживой – маленькое слабое тельце, птичья грудка. Я не в состоянии был долго смотреть на него. Мне стало жаль Лорел, ведь этот кусок картона – все, что осталось ей от ребенка.
– Он был таким беззащитным, – сказала она. – Полностью зависел от меня. – Она поднесла ладонь ко рту, ее глаза наполнились слезами. – Мне все равно, что здесь трудно находиться. Для него я готова забраться на Эверест. Я с радостью откажусь от алкоголя, только бы мне отдали Энди обратно. Чтобы стать ему настоящей матерью.
Я смотрел на фото младенца, и что-то оборвалось внутри меня. Я видел синяки там, где та или иная трубка была прикреплена к его тельцу. Видел вены под полупрозрачной кожей. Он был так беззащитен. И я внес свою лепту, сделав его мать алкоголичкой.
– Маркус, – сказала Лорел. – Пожалуйста, не пей. Если ты не изменишься, тогда больше не приходи ко мне в «Сторожевой Баркас». Понял?
– Нет, – сказал я. – Не понял.
– Если ты не протрезвеешь, я больше не стану с тобой видеться. Ты причиняешь мне зло. – Ее голос дрогнул.
– Ты хочешь вычеркнуть меня из своей жизни? Из жизни Мэгги и… – Я посмотрел на фотографию. – Из жизни этого парнишки?
Она кивнула.
– Перестань пить, Маркус. – В ее голосе послышалась мольба. – Я люблю тебя. Ведь ты вменяемый парень, только запрятано это глубоко внутри. Я знаю.
Она ошибалась. Что-то во мне с самого начала было не так. Мне всегда удавалось оттолкнуть от себя людей, о которых я заботился. И тех, кто заботился обо мне.
Я хотел вернуть ей фотографию, но она сжала мои пальцы, и они еще крепче стиснули снимок.
– Храни его, – сказала она. – Он твой.
Я уставился на нее, онемев от догадки.
«Что мое? – хотел я спросить. – Снимок? Или ребенок?»
Но мгновение прошло. Она отвернулась от меня. Быстро, так быстро, как будто уже сказала все, что мне нужно было знать.
Той ночью я выпил полбутылки виски, положив перед собой фотографию малыша. Виски не имело того вкуса, как обычно. Подождав немного, я вылил весь гребаный алкоголь, который имелся в доме, в раковину на кухне. Набрал круглосуточный номер ассоциации анонимных алкоголиков. На следующий день в семь утра у них было собрание в Уилмингтоне.
В ту ночь я не мог заснуть, боясь, что утрачу ощущение опасности. Я выехал из дома в полшестого и сквозь розовый рассвет помчался в Уилмингтон. Там нашел церковь, в которой должно было проводиться собрание. Заставил себя зайти в помещение и был выведен из равновесия, увидев в дверях Флипа Кейтса. Это был молодой коп из Серф Сити, на год или два старше меня. Он тоже проделал часовой путь, чтобы попасть сюда, как и я. Флип посмотрел на меня с удивленной улыбкой. Обнял меня за плечи и провел в помещение.
– Рад видеть тебя, Маркус, – сказал он.
– Это твое первое посещение? – спросил я.
Он рассмеялся.
– Скорее сто первое, – сказал он, и я подумал: если он смог сделать это, значит, у меня тоже получится.
Я каждый вечер ездил на собрания, наматывая мили на спидометр своего пикапа. Флип нашел мне работу на стройплощадке у предпринимателя, который отпускал меня на собрания в те дни, когда это было необходимо. Сомневаюсь, что смог бы побороть свое пристрастие без Флипа, поскольку восемьдесят процентов меня не было приспособлено к трезвости. Восемьдесят процентов меня тосковало по пиву. Но оставшиеся двадцать процентов были чертовски упрямы. Они никак не могли забыть фото ребенка, прикованного к проводам и трубкам. Образ женщины, которая сказала мне «я люблю тебя», даже если это были слова невестки деверю. Эта часть меня оказалась крепче, чем я предполагал.