Игра на разных барабанах - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Токарчук cтр.№ 58

С. думал: «Зачем мне это знание? Зачем мне знать о будущем, которое вступит в законную силу только постфактум, когда уже ничего нельзя изменить?» И как-то, попивая с Ритой на кухне коньяк (она в своем экзотическом, расписанном павлинами халатике, в тапочках с помпонами, всегда актриса, даже на кухне), он понял, что его вообще не интересует будущее. В сущности, для него не имеет значения, что произойдет. Важен смысл, направление. Важен порядок. «Есть ли во всем происходящем порядок?» — спросил он Риту, а она ответила, закуривая: «Есть — такой, каким ты сам его создашь». Но ему этого было недостаточно: «А высший, всеобщий, превосходящий наши возможности?» — спросил он. «Ясно, — пробормотала она, потягивая хороший коньяк из буфета ЦК, — понятно. Справедливость истории, диалектика, классовая борьба… Притворяешься дураком?»

Он не мог рассказать ей о Жене. Даже она ничего не знала. Женя должен был оставаться тайной, постыдным секретом, спрятанным на дно ящика, как стопка порнографических фотографий.

С. время от времени давал Петровскому бутылку шампанского или полукилограммовую пачку кофе. И ничего при этом не говорил. Он понимал, что поездки на Саскую Кемпу могут повредить карьере: его могли обвинить в шпионаже, встречах с агентом зарубежной разведки, пускай и немощным стариком. С помощью фасолин тот передает ему тайные сведения, а вся эта ворожба не что иное, как враждебная деятельность, направленная против народного государства.

Возвращаясь домой после очередного визита к старикам, С. размышлял, можно ли вообще заглянуть в будущее: это казалось маловероятным и даже невозможным, ибо время все же движется единственным путем, от А к Б, в трехмерном пространстве, и действительность объективно существует; «объективно, объективно», — бормотал он, потому что мысли вдруг разбежались, — ведь очень уж страшно получается, если допустить, что будущее можно предвидеть. И вдруг, сосредоточившись, с испугом понял: существует жесткий внешний порядок, на который нельзя повлиять; именно он, этот высший порядок, управляет нами, и мы не знаем, что важно, а что нет. Почему потеря ключей от квартиры менее важна, чем повышение по службе или заграничная командировка? Разве близнецы Петровского менее существенны для мира, чем перемены в составе ЦК после очередного пленума? И крик Риты, продиктованный какой-то слепой ненавистью, бессмысленный крик: «Холодная змея!» — разве он имеет меньшее значение, чем смятение после смерти Сталина? Может, так оно и есть: мы не знаем истинной иерархии ценностей, — но как тогда жить, чем руководствоваться?

А если предвидение будущего невозможно и Женя его обманывает, а он, как ребенок, позволяет водить себя за нос сумасшедшему старику? И нет никакого будущего, нельзя выглянуть за пределы настоящего. Существует только результат того, что ты делаешь. В таком случае поездки на Саскую Кемпу — просто психологический ритуал, поиск суррогата безопасности, нечто вроде посещения костела. Или того хуже: это значит, что мы — заложники настоящего, пушечное мясо хаоса, жертвы иллюзий других людей, стадо леммингов, несущихся вслепую.

С. не хотел об этом думать. Как только лимузин покидал Саскую Кемпу и переезжал на другую сторону Вислы, он старался забыть о Жене и его сестрах. Иногда, возвращаясь через мост Понятовского, он обещал себе, правда, не слишком уверенно, что больше никогда к Жене не поедет. А через неделю-другую, через месяц в нем снова вспыхивало непреодолимое желание — так иной раз нестерпимо хочется выпить водки, нарушить заведенный порядок, — и он бросал Петровскому: «Саская Кемпа», и они ехали туда вечером за той самой порцией отчаяния. «Что мне, черт подери, нужно? Что мне нужно?»

На следующий день утром он приходил на службу, быстро взбегал по широкой мраморной лестнице, смотря под ноги, и только едва кивал проходящим мимо мужчинам в синих костюмах. У себя в кабинете он сразу же погружался в бумаги, охваченный невыносимым чувством, что совершенно не соответствует этому месту, что каждое утро должен с усилием приводить в движение какую-то специальную часть самого себя, чтобы все это вынести. В сущности, его роскошный кабинет вызывал у него рефлекторную нервную зевоту, ощущение психологически невозможное, противоречивое — смертельную тоску, к которой примешивался животный страх. Эта странная смесь приводила к тому, что первый час на работе он страшно потел и вынужден был менять рубашку, всегда на такую же (приносил ее, тщательно запакованную Ритой, в портфеле), конечно, заперев дверь, чтобы не увидела секретарша, потому что ей он доверял меньше всего. Потом, однако, он и его тело постепенно соединялись, ощупью находили друг друга, а помогала этому рюмочка коньяка и несколько выкуренных сигарет. Он подозревал, что это банальная неврастения, переутомление. «Это пройдет, само пройдет», — повторял он. И проходило.

Бодрый, уже спокойный, он подходил к окну и с крепнущим ощущением победы смотрел на оживленный перекресток перед ЦК. Отсюда было видно, какие простые правила управляют уличным движением, — возможно, подобное происходит и в мире, — зеленый и красный свет сменяются в чудесном четком ритме, а в самом центре хаоса стоит рослый регулировщик и, словно архангел, указывает людям правильный путь.

Перевод С. Равва

— Надо было взять коляску, — сказала одна женщина другой, когда они вышли на заснеженную, давно не чищенную дорогу, ведущую к автобусной остановке.

Старшая несла ребенка, завернутого в одеяльце, которое теперь, в быстро густеющих сумерках, выглядело серым, как будто грязным. Младшая шла за матерью, ставя ноги след в след, так было легче идти.

— Надо было ехать днем, а не на ночь глядя, — снова заговорила старшая.

— Надо было, надо было, — отозвалась младшая. — Не управилась я.

— А кто тебя заставлял наряжаться?

— Ты тоже наряжалась.

— Ничего я не наряжалась. Шапку не могла найти.

Они едва успели на автобус. Он подъехал запотевший, почти пустой — жестяная коробка из-под монпансье. На заднем сиденье теснилась группка подростков. Видно, ехали в город на дискотеку. Младшая разглядывала их исподлобья, но жадно. Оценивала девушек, особенно одну, в кожаной куртке и облегающих джинсах. Мать о чем-то тихо спросила дочь, но та лишь огрызнулась в ответ. Затем протерла покрытое испариной стекло и уставилась в мигающий огнями сумрак за окном. Молодежь поехала дальше, а обе женщины вышли на второй остановке, там, где проселочная дорога пересекалась с двухполосным шоссе, по которому с ревом мчались большие грузовики.

Миновав празднично иллюминированный мотель, они добрались до павильона, где торговали жареной рыбой. С минуту постояли перед вывеской «Всегда в продаже кока-кола», которая, словно огромная красная луна, освещала только что отремонтированный фасад дома.

— Позовем его сюда или как? — спросила мать.

— Ты иди, а я с ребенком тут подожду.

Старшая вошла внутрь и сразу же вернулась.

— Нет его. Дома он.

Переглянувшись, они направились во двор. Залаяла привязанная к конуре собака. Автоматически зажегся фонарь. Снег заботливо прикрыл строительный хаос — штабеля досок, кипы затянутого в пленку пенопласта, пирамиды пустотелых блоков. Пан Владек строил гараж.