Ночи в цирке - читать онлайн книгу. Автор: Анджела Картер cтр.№ 45

Если на обезьяньем фронте все было тихо, то из клеток с кошачьими, беспокойно рыскающими в ограниченном пространстве, доносились леденящие кровь звуки. Сначала зарычал один тигр, потом другой, потом все вместе: «Где наша еда? Вчера нам так и не достался вкусный клоун! Несите положенные нам говядину, конину, козлиные копытца и ребра!»

Услышав их требовательные, заглушающие уличный гам призывы. Принцесса подхватила кровавое мясо.

Никогда, даже по служебным делам. Принцесса Абиссинии не появлялась в стране, чей королевский титул присвоила: никаких африканских корней у нее не было. Ее мать, уроженка Подветренных островов, перебивалась уроками игры на фортепиано, пока однажды не сбежала с одним типом, появившимся в их сонном городке вместе с бродячими торговцами. Этот тип возил с собой клетку с шелудивым беззубым львом, услугами которого пользовался при розыгрыше всякого рода реприз, и называл себя эфиопом, хотя на самом деле был родом из Рио-де-Жанейро. Заряда совместного бегства им хватило до Марселя, где у них родилась дочь. Родители обожали друг друга. Мать сидела в львиной клетке и играла там сонаты Моцарта. Дела их шли как нельзя лучше. Отец объявил себя Королем Абиссинии и увлекся тиграми; но родина тигров [73] имела такое же отношение к Африканскому Рогу, [74] как и его собственная. От умерших родителей Принцесса унаследовала рояль и полосатых кошек и довела номер до блеска. Такова ее история, о которой никто не знал только потому, что она ее не рассказывала.

На манеже она выглядела выпускницей провинциальной консерватории, в белом платье с накрахмаленными оборками, в белых хлопчатобумажных чулках, в туфлях с ремешками и с белым атласным бантом-бабочкой в кудрявых волосах, доходивших ей до середины спины. В таком наряде она играла музыку, а тигры танцевали.

В начале номера громадные кошки выскакивали на манеж, диким ревом демонстрируя свою свирепость, а униформисты бегали вокруг огороженной решетками арены и палили из пистолетов холостыми патронами. Потом появлялась она в костюме «хорошей девочки» и садилась за «Бехштейн».

Это был единственный момент, когда она, сидя к тиграм спиной, чувствовала себя покинутой. Ей было не по себе. С первыми аккордами кошки, которых она не видела, запрыгивали на приготовленные для них тумбы, где, довольные собственным послушанием, тяжело дыша, восседали на задних лапах. Очень скоро они начинали понимать – сколько бы раз они ни исполняли этот номер – и всегда с неподдельным изумлением, что они подчинялись не на свободе, а лить сменив одну клетку на другую, попросторнее. Какую-то опасную для нее минуту они размышляли о загадочной природе своего подчинения и поражались ему.

Именно в этот момент, когда тигры пытались понять, что они вообще здесь делают, Принцесса, повернувшись к ним спиной и не имея возможности управлять ими своим выразительным взглядом, испытывала некоторый страх и чувствовала себя в большей степени по-человечески, чем обычно. Иногда в такие минуты ей приходила в голову мысль о помощнике, ей хотелось, чтобы кроме нее на манеже был кто-то еще, – не уборщик, не униформист, а человек, которому она могла полностью довериться, кто-нибудь, присматривающий за тиграми в тот напряженный момент, когда она исполняла приглашение к вальсу и не переставая думала о том, не станет ли сегодняшний день днем, когда они откажутся от ее приглашения. Не станет ли сегодняшний день – один из многих дней их взаимного договора – тем самым днем, когда тигры один за другим перестанут реагировать на музыку и выбирать себе партнеров, а вместо этого…

На крышке рояля у нее на всякий случай лежал револьвер с боевыми патронами.

Несмотря на все это, Принцесса была очень близка со своими кошками и даже спала возле их клеток на охапке соломы. Она протирала им глаза борной кислотой и аргиролом. Натирала их мягкие лапы мазью. Но никогда им не улыбалась, потому что их своеобразный пакт существовал во избежание вражды, а не ради дружбы. О Принцессе можно было сказать: «Язык – коту под хвост!», потому что в самом начале своей карьеры она заметила, как тигры урчали и прижимали уши, когда, общаясь с ними, она прибегала к человеческой речи, которой природа их обделила.

Ходили слухи, что Принцесса сама была приемышем тигрицы, что она выросла в джунглях, что ее вскормили дикие медведи. Однако в окрестностях Марселя никаких джунглей нет. Она эти слухи не подтверждала, но и не отрицала. Полковник был великий мастер по их распространению.

В тех редких случаях, когда Принцесса делила свое соломенное ложе возлежащих тигров с кем-нибудь из людей, это всегда происходило в темноте, потому что каждый дюйм ее тела, словно татуировкой, был покрыт шрамами от тигриных когтей. Такова была цена, которую ей приходилось платить за их приручение.

Потрескивающий аромат жарящейся колбасы и бекона мешаются во внутреннем дворике цирка с тяжелым духом навоза, мяса, выпечки и диких зверей. Открылся буфет, и: «Слава тебе Господи! – воскликнули мальчишки из конюшни. – Настоящие английские завтраки!»

Когда Самсон-Силач, с ругательствами расталкивая толпу русских коробейников (а он терпеть не мог все чужеземное), явился за полагавшейся ему утренней кружкой чая и бутербродом, он попал под шквал насмешек со стороны жующих разнорабочих по поводу его проигрыша (слух о котором очень быстро распространился по цирку) своей любовницы – клоуну. Самсон ни словом не обмолвился о том, что бросил Миньону на растерзание вырвавшемуся из клетки тигру, и что это произошло, когда на манеже появился клоун; ничего подобного! Поигрывая грудными мышцами, он красочно описывал ту судьбу, которая ожидает чертова клоуна, когда он до него доберется; бегство Миньоны на Аллею клоунов за своим спасителем больно задело его гордость. Во всей этой истории он отводил Миньоне роль женщины – причины раздора между мужчинами, да и разве могла она играть какую-нибудь другую роль в их жизни?

Восторженно улыбаясь во весь рот. Полковник ломает котелок перед шествующей мимо Феверс, которую великий знаток цирка, принц Уэльский, находит вовсе не гуттаперчевой, а состоящей из изрядного количества плоти. Походка ее ужасна, как у спешившейся валькирии, но потрясающие формы по-прежнему обещают наслаждение, о котором Полковник мог разве что мечтать.

Лиззи, сгорбившаяся над своим саквояжем похожим на чемодан знахарки или подпольной акушерки, метнула на Полковника сумрачный взгляд из смутных глубин затаенной злобы сицилийского происхождения. Ему же эскорт в лице Лиззи представлялся не более чем камнем преткновения между ним и dîner à deux [75] с летуньей, который мог привести… да кто его знает – к чему. Есть, сэр!

С этой мыслью он выпустил огромный шлейф дыма и с таким воодушевлением прижал к себе Сивиллу, что та взвизгнула.

Лиззи приостановилась и бросила цыгану-скрипачу копейку, получив в ответ бурную тираду невнятных благодарностей и, непонятно зачем, какую-то брошюру, которую она, не глядя, сунула в саквояж. Полковник не придал случившемуся никакого значения, однако продавец горячих пирожков с повидлом – на самом деле агент тайной полиции – многое бы дал, чтобы изучить переданную брошюру. Но в этот момент Феверс решила освободить его от всех пирожков и щедрой рукой принялась раздавать их отпрыскам Шаривари, которые, горохом посыпавшись с бельевой веревки за гостинцами, скакали вокруг пирожника с такой латиноамериканской экспрессивностью, что тот чуть не забыл взять деньги.