– Очень польщен, что вы знаете мое имя. – Boстоков
ловко открыл шампанское. – Слышите, как завывает норд-ост? Начинается
ураган. В такие вечера весьма приятно разыгрывать в уютном отеле партию
политического покера.
Шампанское после виски показалось Марлену Михайловичу
серебрящейся фортепианной пьеской после аккордов оркестра.
– Учтите, господин Востоков, – сказал Марлен
Михайлович, разваливаясь в кресле. – В соседнем номере помещается
тренированный майор Лопатов.
На экране Ти-Ви-Мига вдруг появился «рыбий жир ленинградских
речных фонарей». Кровавые полосы угасающего заката за зыбкой иглой
Петропавловки. Ухмыляющиеся лица трех мальчишек в шинелях с поднятыми
воротниками и в черных шарфах, обмотанных вокруг шеи.
– Соседний номер пуст, – любезно сказал
Востоков. – Майор Лопатов в сей момент нежится в кабинете массажа
«Бангкок», что в Малом Беме и Копейке, с вашего разрешения.
– Внимание, – услышал Марлен Михайлович голос
комментатора. – Репортаж из колыбели пролетарской революции. –
Появился и сам комментатор. Тренчкот с поднятым воротником, федора с опущенными
полями.
– Съемка сделана спонтанно, без разрешения властей,
просим прощения за дефекты изображения, – он повернулся к трем
юношам. – Милостидари-и-дарыни, перед вами Игорь, Слава и Валера, все трое
называют себя «новые правые».
Один из юношей вытащил из-за пазухи листок школьной бумаги
и, кашлянув, стал читать: «От имени Комитета „Новые Правые Крестовского
Острова“ мы обращаемся к русскому правительству на Острове Крым, к
главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России генералу Павловичу, а также к
начальнику ОСВАГа генералу Арифметикову с просьбой немедленно взять под стражу
редактора просоветской газеты „Русский Курьер“ Андрея Лучникова. Советская
молодежь и ее авангард „Новые Правые Крестовского Острова“ считают Андрея
Лучникова ренегатом и предателем нашей борьбы…»
Далее на экране началось какое-то непонятное движение,
замелькали неясные пятна. Комментатор Ти-Ви-Мига бойко объяснил, что интервью
сорвалось из-за вмешательства народной дружины, но «новым правым» удалось
скрыться на мотоцикле.
– Ага! – восторженно вскричал
Игнатьев-Игнатьев. – Слышали? Под стражу Лучникова! Вот воля советской
молодежи!
– Так ведь они же «правые», – сказал, от души
веселясь, Марлен Михайлович, – а ведь вы же теперь «ультралевый»,
Игнатьев-Игнатьев.
– Да какая разница! – брызгая слюной, зашумел
Игнатьев-Игнатьев. – Главное – Лучникова под стражу! Пока не поздно!
Главный негодяй!
– Вот она, страсть! – сочувственно кивнул в его
сторону Востоков. – Он обожает Андрея с детства. Недавно в ОСВАГ попал
дневник господина Игнатьева-Игнатьева. Представьте себе, Марлен Михайлович,
чуть ли не тысяча страниц страсти, ненависти, любви, ярости. Воображает себя
женщиной Лучникова.
– Фальшивка! – вскричал Игнатьев-Игнатьев. –
Дневник – фальшивка!
Глаза его явно замаслились, он явно испытывал сейчас
сладостное страдание, какое бывает у юнцов, когда в их присутствии говорят о
предмете их любви, пусть и неверном, пусть подлом, но страстно желанном.
– Дайте мне хоть немного выпить, Марлен Михайлович, –
жалобно попросил Игнатьев-Игнатьев. – Налейте хоть капельку.
– Принесите из бара пару бутылок, – строго сказал
ему Востоков. – Запишите на счет ОСВАГа.
– Слушаюсь, – Игнатьев-Игнатьев выскочил из
номера.
Востоков выключил телевизор. В наступившей тишине
послышалось завывание норд-оста, или, как его здесь называют, «боры». Луч
прожектора осветил изрытый волнами морской горизонт.
– Мне так давно хотелось поговорить с вами, Марлен
Михайлович, – сказал Востоков.
Марлен Михайлович засмеялся. Сердце его было полно молодой
отваги. Ему казалось, что он видит вперед все ходы этих запутавшихся в
собственных хитростях людей, видит нелепый смысл их игры, поскольку он, Марлен
Михайлович, знает главную и основополагающую причину всей неразберихи. С
молодой отвагой он полагал эту Основополагающую мерзостью и вздором.
Востоков вздохнул.
– Как все безобразно запуталось! Послушайте, Марлен
Михайлович, скажите мне откровенно, вы-то сами, одно из главных действующих
лиц, понимаете, что происходит?
– Дело не в том, понимаю или нет, – сказал Марлен
Михайлович. – Я, благодаря своему воспитанию и образованию, в отличие от
вас, товарищ белогвардеец, вижу Основополагающую…
В номере вновь появился Игнатьев-Игнатьев. На этот раз
«коммуниста-нефтяника» привел, зажав нос и верхнюю губу а болевом приеме,
профессор Коккинаки, он же полковник Сергеев.
– Собирался выстрелить нейропаралитическим патроном
прямо в вас, господа, – сказал Сергеев, отшвырнул Игнатьева-Игнатьева, сел
в кресло и вынул из атташе-кейса три бутылки «Сибирской водки».
– Отдайте мне мой дневник, господин Коккинаки, –
хныкал Игнатьев-Игнатьев. – Верните грязную фальшивку.
Марлен Михайлович весело оглядел присутствующих.
– Братцы мои, да я вижу, вы здесь все свои. Сергеев
улыбнулся.
– Нет-нет, не совсем так, но мы делимся некоторыми
данными. Без такого обмена intellegence service невозможна. Не так ли, коллега
Востоков?
Востоков, на удивление Марлену Михайловичу, никакой
искательности к Сергееву не высказал, а, напротив, как бы и не удостоил
вниманием.
– Не можете ли вы закончить свою мысль, Марлен
Михайлович? Вы сказали, что знаете Основополагающую?…
– Вот именно, – Марлен Михайлович налил себе в
стакан немного виски, немного шампанского и долил до краев водкой. –
Основополагающая крутит нас всех в своем водовороте, превращает нашу жизнь в
абсурд, нашу работу в бессмысленную трату времени и денег. Всех нас, и
марксистов и монархистов, и цээрушников и кагэбэшников, она закручивает в
водовороты, она плывет, неумолимая, могучая, светящаяся акула!
Все замолчали. Возникла неловкая пауза.
– Впечатляюще, – неуверенно пробормотал Востоков.
Новая пауза, неловкая тишина. Тихое бульканье – Игнатьев-Игнатьев деликатно
глотал водочку.
– Есть предложение, – сказал господин
Коккинаки. – Мы все здесь мужчины. – Он бросил взгляд на Игнатьева-Игнатьева. –
Или почти все. Давайте напьемся сегодня под «бору»? Напьемся по-свински и
поедем к девкам в Малый Бем. Кстати, Лопатову в «Бангкоке» уже проломили
бутылкой голову.
– Иногда это нужно, – сказал Востоков.