– Еще через неделю Госдума обратится к Советскому
правительству с просьбой о включении в СССР на правах союзной республики.
Скажи, ты можешь мне гарантировать, что не будет какого-нибудь варварства,
какой-нибудь тотальной оккупации? Ведь это же не нужно в нашем случае, совсем
не нужно. Чехи – чужие, они хотели отколоться, мы свои, мы хотим слиться.
Насильственный акт здесь не нужен. Нужна некоторая постепенность, такт… В конце
концов, по конституции каждая союзная республика имеет право на свободный вход
и выход, на международные отношения, даже на свои вооруженные силы. Наши
«форсиз» станут частью Советской Армии, зачем же нас оккупировать?
Социалистические преобразования тоже нужно проводить постепенно – мы долго еще
сможем быть источником твердой валюты. Пусть меня вышлют сразу, пусть нас всех,
«одноклассников», вышлют в Кулунду, посадят во Владимирский централ, пусть хоть
расстреляют, мы готовы, но с Островом, с населением нужна постепенность,
варварские акты неуместны… Оккупация может потрясти и нас, и вас, может
привести к самому невероятному… к войне… Я пытался несколько раз выходить
наверх за такими гарантиями, но там, как всегда, делают вид, что нас вообще не
существует. В конце концов, ты проводишь здесь политику правительства, Марлен.
Я не встречался все эти месяцы с тобой из-за телевизионного хвоста… Они бы
скомпрометировали нас обоих… Теперь выхода нет – отвечай напрямую: хватит там
ума не оккупировать нас?
Лучников, высказывая это, говорил как бы сам с собой, но
после последнего вопросительного знака повернул лицо к Кузенкову и слегка обомлел.
Солидный его друг, само воплощение спокойствия и стабильности, выглядел
диковато, с мокрыми завитками волос, прилипшими ко лбу, с горящим взглядом,
устремленным в грохочущий мрак Азовского залива.
– Ума? – взвизгнул он и расхохотался. –
Ума-то хватит! В малых дозах ума у нас хватает, а много не нужно!
– Что с тобой? Марлен? Идем назад в «Трезубец»! –
Лучников с трудом остановил стремящееся куда-то мощное тело Марлена
Михайловича, повернул его в обратном направлении.
Марлен Михайлович вырвался, прижался к бетонным плитам дамбы
Третьего Казенного Участка, распростер вдоль стены руки. Глаза его,
расширившись неимоверно, проницали ночной шторм, а рот кривился в
саркастическом смехе.
Грохочущие белые валы один за другим шли на них, и Лучников
подумал, что буря усиливается и в конце концов может расплющить их о камни
дамбы. Пока валы разбивались метрах в двадцати от них, но бурлящая пена
докатывалась уже до стены. Через час волна будет бить в дамбу и взлетать над
ней, как сейчас она взлетает над морем.
– Вот как? Ты сторонник постепенности, Луч? –
бормотал, борясь с неудержимым смехом, Марлен Михайлович. – Ты хочешь
только себя принести в жертву, да? Всех остальных ты хочешь спасти?
Мессианство? Выход в астрал? Протоптал себе дорожку на Голгофу? Ты не понимаешь
разве, что дело не в мудрости наших мудрецов и не в твоей жертвенности? Ты что,
разве не видишь ее? Не замечаешь ее свечения? Не понимаешь, что это она нас
всех крутит?
Перепуганный Лучников тряхнул Марлена Михайловича, шлепнул
его по щеке тяжелой ладонью.
– У тебя срыв, Марлен! Возьми себя в руки. О чем ты
бормочешь?
– Об Основополагающей, вот о чем, – захохотал
Кузенков.
Лучников неуверенно рассмеялся.
– Это ваши марксистские бредни, а я не марксист…
– Ха-ха-ха! – Кузенков взревел совсем уже бешеным
хохотом и простер руки во мглу. – Марксист ты или в боженьку своего
веруешь, но ведь не можешь ты не видеть реальности, не можешь не видеть ее, ее огромного
тела, ее свечения!
Он оттолкнулся от стены, побежал к морю, и через минуту
очередной белый вал накрыл его с головой. Лучников бросился за ним. Волна
откатывалась, и теперь они оба оказались по пояс в кипящей белой пене… то тут,
то там в водоворотах крутились ящики, бревна, доски, комки пластика, бутылки,
куски пенопласта, обрывки оранжевой штормовой одежды. Лучникова отделяло от
Кузенкова метров десять, он понял, что может его догнать, когда вдруг луч
мощного прожектора опустился на море сверху, с дамбы, и он увидел в этом луче,
как новая белая стена, неистовая, идет на них, подбрасывая на гребне новые
ошметки моря.
– Марлен! – отчаянно закричал он. – Стой!
Кузенков, словно ребенок, ошарашенный счастьем купания,
повернул к нему хохочущее лицо.
– Она! Она! – кричал генконсультант.
Вал накрыл его, потом вышвырнул на гребень. В луче
прожектора было отчетливо видно, как в голову ему въехало толстенное бревно.
Через мгновение вода накрыла и Лучникова. Он бешено поплыл вперед, снова
пытаясь догнать Кузенкова.
Когда он вытаскивал на берег бесчувственное тело
генерального консультанта, на дамбе и на полосе песка вдоль дамбы уже было
полно народу. Он видел стоящую по пояс в воде Кристину, бегущих к нему ребят
охраны, видел Сергеева, Востокова и даже Игнатьева-Игнатьева. Все было отчетливо
видно, повсюду полыхали софиты. Ти-Ви-Миг вел прямую передачу с места действия.
Глава 14
Весна
В середине весны, то есть к концу апреля, склоны Карадага,
Сюрю-Кая и Святой Горы покрываются цветами горного тюльпана и мака, что радует
и вдохновляет зрение. Цветение полыни, чебреца и лаванды наполняет воздух
мимолетной, такой, увы, летучей и быстро пропадающей обонятельной поэзией. Не
хочется пропустить ни мига из этой череды быстро проносящихся мигов цветения.
Ночью – окна настежь, днем – блуждание по горам. «Я надеюсь, что после меня
тысячи тысяч раз будет цвести этот склон, ведь вот после Макса чуть не полсотни
раз цветет… – думал Арсений Николаевич. – Ну а когда земля начнет
остывать, когда солнце начнет остывать, то по теории вероятности все равно где-нибудь
во Вселенной возникнет точно такой же склон и на нем будут раз в год цвести
тюльпаны и маки, лаванда, полынь и чебрец…» С улыбкой подумалось, конечно, что,
по теории вероятности, может оказаться в тех неведомых глубинах и подобный
старик среди подобного цветения, но улыбка эта была подавлена коротким смешком.
Между тем высокий старик в старом белом свитере из альпаки,
в старых крепчайших ботинках, вполне еще ловкий и совершенно уже добрый и
чистый, что в старости случается далеко не со всеми, вполне был достоин
повторения в рамках теории вероятности.