– Петенька, привет. Нюрочки, салют! Девочкам с
кисточкой!
Цадкин, хелло! Эдди, гагелшрджос! Князь, здорово! Господин
швед. да здравствует бумажная промышленность' Друзья.
не будем друг друга подозревать! Ведь эдак вся Россия может
скатиться до мании преследования! Нюра, всем джин-и-тоник за мои счет! Петя,
выключи проигрыватель, сейчас стихи будем читать! Фрукт, прочти что-нибудь
короткое!
Пожалуйста, всегда наготове что-нибудь небольшое. Синева
синева синева дожди косые мурава мурава это мать моя Россия эх какому чародею
отдала свою красу басурману иудею или Лебедеву псу?…
Кто это Лебедев? – вскричали дамы.
Это поэт есть такой, на самом деле совсем не Лебедев, вражья
кость.
Неплохо, Фрукт, в общем-то крепко, и по Лебедеву ударил
смело.
Таково мнение сизокрылого, а иудея, между, прочим он и не
заметил, значит, врут, что в нем еврейская кровь. Конечно врут!
Мы его жидам не отдадим!
И тут он сам стал читать. Сначала тихо струился голос его.
как талая вода под коркой мартовского снега, потом пробился
фонтанчиком, миг-два, и вот уже раскатился новгородским
колоколом, и зашатались подлые валютные стены,
в коих загубил Фруктозов свой талант и душу живу.
0 часов 142 минуты. Академик начал читать десятиминутный
стих под названием «Угар». Магнитная запись сделана старшим лейтенантом
Диомидовым. Со своей стороны, хочу указать, что стихотворение «Угар»
представляет из себя слегка замаскированный эзоповым языком намек на якобы
угарную атмосферу в нашей стране.
Дополнительные сведения. Во время исполнения стихотворения
господин Магнусон подсел к Мариан Кулаго и попросил у нее любви. Кулаго назвала
сумму тысячу долларов (one thousand dollars). Это слишком дорого, возразил
швед. Ничего не поделаешь, такова цена, ответила Кулаго, после чего Магнусон вернулся
к своему столу.
Иностранец Пат несколько раз пытался прервать чтение,
ругался на калифорнийском жаргоне, говорил, что ему надоели эти вечные русские
стихи «с подъебкой», и все время руками приставал к студентке Кларе Хакимовой.
Думаю, что иностранца Пата можно отнести к разряду идеологических диверсантов,
а гражданка Хакимова определенно созрела идти на поводу у реакции.
Слезы душили меня.
Замолчите вы, иностранец ничтожный, помидорный голландец!
Разве понять вам нашу боль, нашугар, курную избу нашей
русской души?
Гений ты наш, позволь, я встану перед тобой на колени!
Нет, нет, позволь:
НЕ ТРОГАЙТЕ!
Смотрите вы, промышленники, князья, субретки, небесталанный
Фруктозов на коленях перед гением!
Хочу указать также, что расплачивался Академик чеками
Внешторгбанка и английскими фунтами, а откуда они у него взялись – не секрет:
подачки ЦРУ через журнал «ВОГ».
Затем произошло следующее. Господин Магнусон вернулся к
нашему столу и сказал Мариан Кулаго, что он согласен. Та ничего не ответила,
потому что смотрела на Академика. Последний танцевал танго с «девушкой Тамарой»
(мл. лейтенант Фильченко). Он громогласно провозглашал якобы божественное
происхождение ее красоты и ума. Она (Фильченко) якобы послана ему в награду за
духовные муки истекшего десятилетия, только она осветит ему остаток его дней,
ибо она раскрыта для любви, как цветущий бутон лотоса.
Уважаемые товарищи, смею поставить под сомнение полезность
контакта Академик – Фильченко. По моим наблюдениям и мнению ряда наших
товарищей, Фильченко отличается неустойчивым характером, придает слишком
большое значение своим внешним данным и может легко пренебречь служебным долгом
ради эротики.
Проклятая кукла лупоглазая обнимает солнце мое!
Погоди, я устрою тебе желтую жизнь!
Академюша, да неужели во веки вечные не притронусь я к
твоему жезлу?!
А вот паду в ноги ему и расскажу все, что знаю про Тамарку!
И всю любовь свою выплачу ему в колени.
Дальнейшее подтвердило мои предположения. Хакимова
самозабвенно танцевала с хиппообразным иностранцем Патом, с господином
Магнусоном и с финскими хоккеистами, а на приглашения князя Калибавы отвечала
презрительным отказом, что говорит о ее расовых предрассудках. Спецслужба
сделала ряд снимков.
Магнусон напомнил Кулаго, что принимает ее цену. Та вновь
ему ничего не ответила и даже не обратила внимания на десять стодолларовых
банкнотов, номера которых мне записать не удалось, так как в этот момент слуга
Пьер Плей стал бить по щекам своего господина, и я знаю за что, но это наше
внутреннее дело. Кулаго между тем заплакала и стала шептать целый ряд мужских
имен:
Самсик, Гена, Арик, Радик, Пантелей… какое обилие мужчин,
какая наглость! Господин Магнусон вынул тогда из внутреннего кармана брюк еще
один доллар (запасной?) и стал размахивать всей этой внушительной массой свободно
конвертируемой валюты, крича:
– Тысяча и один доллар за одну ночь! Да здравствует
сексуальная революция! Долой бумажную промышленность! Мао грядет! Ты готов?
Отчего вы плачете, Кулаго?
А вы. Фрукт?
У нас общий предмет плача.
Я уже догадалась. Давайте обнимемся и поплачем вместе!
Что ж, давайте обнимемся.
Вы чувствуете. Фрукт, что я без бюстгальтера?
Я тоже без бюстгальтера. Маша.
Скажите, Фрукт, когда моя грудь упирается в вашу, неужели вы
ничего не чувствуете?
Чувствую эротическое возбуждение, Кулаго.
Значит, вы всеядны? Браво! Браво!
Маша, вы поймите, любовь моя к Нему имеет примесь
гражданского чувства, и жезл его для меня частично символ, нечто вроде булавы
Богдана Хмельницкого или Петропавловского шпиля.
Ах, сказала она, я не умею так поэтически преувеличивать и
для меня это просто Его хуй.
Кулаго, прошу вас, давайте разомкнем наши объятия. Мне в
пору удавиться, а у вас одни пошлости на уме.
Катитесь, паршивый Фрукт! Не знаете вы ничего. Я от него
могла бы уже иметь трех детей, дорогой Фрукт, – пятилетнюю Леночку,
трехлетнего Мишу и годовалого Степочку…
Вам ведь такое даже и не снилось в вашей «голубой дивизии»!