Дым неожиданного воспоминания разъедал глаза и мешал
вспомнить все до конца, до мельчайших деталей и полностью все реальные имена, а
тут еще отвалился угол комнаты, и сквозь языки огня нам открылось поле боя.
Броневик разъезжал по всему двору и спокойно уничтожал медицинский персонал и
пигмеев, а также сжигал и разрушал постройки. Гремела музыка: мерзавцы
прокручивали на ходу через проигрыватель модную в том сезоне песенку Фрэнка Синатры
«Stranger in the Night». Филипп, хохоча, крутил турель пулемета, а Тедди с
неясной ухмылкой выпускал из портативного огнемета струи горючей смеси. Третий,
водитель, крутил баранку и то и дело прикладывался к бутыли метилового спирта,
которую ему приволокли из госпиталя друзья. Все трое подпевали Синатре на свой
лад:
Стукачи в ночи
Пока не дремлют,
Тихо, как сычи,
Копают землю.
Ну вот, пришла минута прощаться. Ну, мистер СЮ! Ну, товарищ
ЮС! Ну, мальчики… Флаги ЮН!
Патрик стащил с ноги Штрудельмахера кованый башмак и шагнул
к краю провала, я снял со стены саксофон (по всем законам драматургии в пустом
медицинском кабинете висел саксофон, который должен был сверзиться на
чью-нибудь голову) и тоже шагнул к краю провала. Броневик, конечно, притормозил
прямо под нашей развороченной комнатой.
– Пока, – сказали мы все трое, подразумевая этим
словечком, что разлука будет недолгой. Потом мы с Патриком ухнули в броневик, и
я со всего размаху засадил саксофоном по голове Теодорусу, а Патрик ударом
башмака отправил Филиппа в туристическую поездку к берегам Стикса.
– Еще хлебнете, мужики? – С этим вопросом шофер
Масляное Рыло повернулся к нам и даже удивиться не успел, полетел вслед за
друзьями в соседние сферы.
Нога его, однако, ушла к педали газа, а руки конвульсивно
задергались на руле. Словно озверевший носорог, броневик пробил стену и
помчался по комнатам внутри госпиталя. С грохотом, с треском разламывались и
разваливались палаты, перевязочные, кладовые и кабинеты этого еще вчера столь
прекрасного сооружения. Наконец мы ворвались в библиотеку, полки с книгами
поехали в разные стороны, а на меня с большой высоты полетел энциклопедический
словарь на букву «Д». Перед ударом том раскрылся, и я успел заметить славную в
бакенбардах физиономию Чарли Дарвина, который, конечно, никогда не подозревал,
что внесет такой большой вклад в дело воспитания нового человека в России.
Очнулся я в красивых дымных сумерках. Догорали руины
госпиталя. Вокруг помоста Метамунгву тихо бродил черный мерсенер, пробитый
десятком стрел, словно святой Себастьян. Он спотыкался о трупы, галантно
расшаркивался «сорри, мадам», что-то напевал, прищелкивал пальцами, тихо
смеялся каким-то своим мыслям. Наконец он облокотился о помост и спросил
сидящего в дальнем углу грифона:
– Я извиняюсь, здесь цветных обслуживают?
Должно быть, им овладела предшоковая эйфория, и ему
казалось, что он в каком-то злачном месте.
Вот я все видел правильно. Отчетливо видел грифона с
жилистой голой шеей и с отвратительным красным наростом под клювом. Грифон
ничего не ответил истекающему кровью черному ландскнехту. Возможно, он думал,
обслуживают ли здесь грифонов.
Я видел немало птиц вокруг. Вдруг шумно пролетела розовая
стая фламинго. Куда они летят? Нетрудно догадаться, в детство, в страну
филателистов.
Затем на развалинах мусорного коллектора меланхолично
появились два прокурора в отставке, птицы марабу.
Чудом уцелевшая в побоище курица-мать Пегги вела высиженных
ею крокодилят на вечерние купания.
– Эй, кореш, очухался? – услышал я слабый голос и
увидел, что к капоту броневика привалился не кто иной, как Ян
Штрудельмахер. – Хочешь хлебнуть? – Закованными в собственные
наручники руками он протянул мне бутыль метилового спирта с эмблемой смерти на
этикетке.
– Как вы его пьете? – спросил я. – Ведь от
него нормальные люди слепнут.
– И мы слепнем, – смиренно улыбнулся Ян. – Но
если в него поссышь, пить можно. Слепнешь, конечно, немного, но не совсем, не
навсегда. Вот сейчас, например, я тебя вижу.
– Ну, давай. – Я взял у него из рук бутыль и
хлебнул. Запах был отвратительный, а вкуса никакого.
– Пей, Генок, и зуб на меня не держи, – сердечно
сказал молодой подлец Штрудельмахер.
– Ты хочешь сказать, что мы здесь все свои? Хер
тебе! – сказал я, но оторваться от зловонной бутыли уже не мог.
Вдруг кто-то шевельнулся подо мной и недовольно закряхтел:
– Ишь, хлещет! Между прочим, рядом с тобой тоже люди
лежат.
Это был Филипп. Я протянул ему бутыль, и он весело
заклокотал, сразу позабыв обиду.
Вскоре очнулись и остальные: Тедди, Патрик и шофер Масляное
Рыло.
– Сейчас я вам еще метилки приволоку, – изъявил
желание Ян Штрудельмахер, упал на землю и довольно быстро покатился к руинам
госпиталя.
– Я смотрю, и среди наемных шакалов есть люди, –
сказал я, – но вот вы, Теодорус, мне активно не по душе.
– Взаимно, – буркнул тот и бесцеремонно перелез
через ногу Патрика.
– Осторожнее, хамюга, – сквозь зубы рявкнул
Тандерджет.
– От хамюги слышу, от хамюги слышу, от хамюги
слышу, – завизжал старшой, словно торговка битой птицей на Привозе.
Шофер Масляное Рыло блаженно потянулся.
– Кончайте лаяться, мальчики! Сейчас я вам горяченького
врежу!
Он включил проигрыватель. Двор огласился бодрящим маршем
«Шестнадцать наций» в исполнении «Битлов». Под эти звуки из какой-то дыры
вылезли и построились остатки племени пигмеев. Потрясая своим сокрушительным
оружием, они продефилировали вокруг помоста своего пропавшего божества.
Кажется, они праздновали свою всемирно-историческую победу.
Затем появилось колченогое воинство ООН, еще не вполне
оправившееся от наркоза. Они построились вокруг флагштока, к которому подошел
профессор Аббас с газетой «Русские ведомости» в руках. Как всегда, при виде
такого трогательного международного сотрудничества я расплакался.