Однако найти нужный номер оказалось непросто, потому что
фамилии квартиранта она не знала. Коломбина подробно описала Гэндзи
привратнику, не забыв и про заикание, и про седые виски. Сказала, что задевала
куда-то визитную карточку, что память на имена просто ужасная — адреса, мол,
запоминает, а фамилии и имена-отчества никак. Дело же к вышеописанному
господину исключительной срочности. Чернобородый швейцар выслушал молча и,
кажется, не поверил. Осмотрел заполошную девицу с головы до ног, пожевал
губами, изрек:
— Почем нам знать, может, их сиятельство за этакое
гостевание нам шею намылют. Тут, барышня, казарма, посторонним не положено.
«Сиятельство»! Значит, ошибки нет — Гэндзи не обманул и
квартирует именно здесь. Коломбина так обрадовалась, что даже не обиделась на
оскорбительный намек. Пускай чернобородый думает, что она какая-нибудь
настырная обожательница или дамочка полусвета — какая разница!
Урок обращения с дворницко-швейцарским племенем, некогда
преподанный принцем Гэндзи, был усвоен хорошо.
— Не намылит, — уверенно сказала Коломбина. —
Еще и наградит. А пока вот, держите-ка.
И сунула служителю рубль.
Кербер сразу рычать перестал, завилял хвостом. Спрятав
бумажку в картуз, сообщил:
— К их сиятельству какие только не ходют. Даже
хитрованцы разбойного виду — не чета вашей милости. Их сиятельство проживают в
квартере ихнего товарища, подполковника Смольянинова. Временным манером. Его
высокоблагородие господин подполковник сами теперь в Китае, однако этого ихнего
приятеля велено всегда запросто пускать на сколько пожелают. А звать их
господин Неймлес, Эраст Петрович — вот как.
— Эраст Петрович Неймлес? — повторила Коломбина
странное имя и не утерпела, спросила. — А почему вы именуете его
«сиятельством»?
Швейцар загадочно ответил:
— У нас на настоящих господ глаз наметанный, хоть
Замухрышкиным назовись. Только зря вы, барышня, приехали — нету господина
Неймлеса, не возвращались еще. Камердинер ихний, тот дома.
— Японец? — на всякий случай уточнила
Коломбина. — Маса?
— Масаил Мицуевич, — строго поправил
служитель. — Очень обстоятельный господин. Желаете его видеть?
— Желаю. Раз уж Эраста… э-э-э… Петровича нет.
— Извольте. Моя супруга вас проводит. Феня! Фень!
Проводь барышню! — крикнул привратник, обернувшись к открытой двери
швейцарской. Ответа не было. — Видно, вышла. А я и не приметил, —
удивился чернобородый. — Да ништо, не заплутаете. Вдоль стеночки идите.
После повернете за угол — там ступенечки и крыльцо.
Нужное крыльцо отыскалось быстро, но на стук долго не
открывали. В конце концов терпение Коломбины лопнуло — тут ведь каждая минута
была на счету, и она сердито ударила по створке ладонью. Дверь оказалась незаперта.
Скрипнула, подалась, и в следующий миг гостья уже была в маленькой,
спартанского вида прихожей, где на вешалке рядом с военными шинелями и
цивильной одеждой висели какие-то ремешки, хлысты, уздечки и прочая сбруя.
— Маса, где вы? — позвала Коломбина. — У меня
срочное дело! Скоро ли будет господин Неймлес?
Из-за двери, украшенной парижской афишей с изображением
стремительных танцовщиц, донеслись шуршание и шепот. Осердившись, Коломбина
решительно двинулась на звук, дернула ручку и замерла.
Японец стоял в манишке и манжетах, но без брюк и помогал
дородной, много выше его, особе женского пола втиснуться в ситцевую юбку.
Явление нежданной посетительницы произвело эффект. Пышная
особа взвизгнула и присела, прикрыв руками впечатляющий бюст, а удивительный
камердинер господина Неймлеса приложил круглые ладошки к голым ляжкам и
церемонно поклонился.
— Какое деро, Коромбина-сан? — спросил он,
разогнувшись. — Сротьное-сротьное ири просто сротьное?
— Срочное-срочное, — ответила она. На неодетую
толстуху и безволосые ноги японца старалась не смотреть, хотя сейчас было не до
условностей. — Нужно немедленно ехать и спасать человека, иначе произойдет
непоправимое. Где ваш хозяин?
Маса насупил редкие бровки, ненадолго задумался и решительно
объявил:
— Гаспадзин нету. И терефон не звонир. Теровека спасать
буду я. — Он поклонился своей пассии, все еще не вышедшей из оцепенения, и
подтолкнул ее к выходу. — Отень вам брагодарен, Феня-сан. Прошу рюбить и
зяровать.
Феня (очевидно, та самая, которую не мог дозваться привратник)
подхватила башмаки, кофту, чулки и выскочила за дверь, Коломбина же
отвернулась, чтобы азиат мог спокойно завершить свой туалет.
Минуту спустя они уже спешили к воротам, причем Маса так
ходко перебирал своими короткими ножками, что спутница за ним едва поспевала.
Долго ехали на извозчике, потом никак не могли отыскать в
темноте номера Кляйнфельда, наконец нашли: трехэтажный серый дом напротив
Петровского парка. Гдлевский, как и положено поэту, снимал комнатку на чердаке.
Когда поднимались по лестнице (японец впереди, Коломбина
следом), она всё повторяла: «Только бы успеть, только бы успеть».
Дверь оказалась заперта. На стук не открыли.
— Спуститься за дворником? — спросила Коломбина
дрожащим голосом.
Маса ответил:
— Не нада. Тють-тють в сторонку, Коромбина-сан.
Она отступила. Японец, издав своеобразный утробный звук,
подпрыгнул, с ужасающей силой ударил ногой в створку, и дверь с грохотом
слетела с петель.
Столкнувшись плечами в узком коридорчике, ринулись в
комнату.
Первое, что Коломбина заметила в сумраке — прямоугольник
распахнутого окна. И еще ударил в нос острый, странно знакомый запах. Так пахло
в мясном ряду, когда она в детстве с кухаркой Фросей ходила на базар, —
покупать требуху и кишки для домашней колбасы.
— Да, нада быро отень сротьно, совсем сротьно, —
вздохнул Маса и чиркнул спичкой, зажигая керосиновую лампу.
Коломбина закричала.
Поэт лежал ничком, упав лицом в большую поблескивающую лужу.
Был виден светло-русый затылок, весь мокрый от крови, бессильно раскинутые
руки.
Опоздали!
Как же он торопился — вот первое, что подумала Коломбина.
Содрогнувшись, отвернулась. На столе, возле лампы, лежал
листок. Подошла на негнущихся ногах. Прочла ровные, без единой помарки строчки:
Внезапно качнулись гардины —
Сквозь сон зашептала парча,
На старом бюро без причины
Взяла и погасла свеча.