– Наем актрис, всучивших ей билет, – принялся считать
Бабкин, загибая пальцы, – виза, перелет, гостиница…. И, вероятнее всего,
аренда необитаемого острова.
– Не обязательно, – возразил Макар. –
Соломоновы острова – это тебе не Соединенные Штаты, у которых каждый островок
описан, оприходован и занесен в толстую синюю книгу под инвентарным номером. У
них там полный бардак, они никак с государственным строем определиться не
могут. Местным папуасам вообще не до того, чтобы острова считать, тем более что
их там как грязи.
– Папуасов?
– Островов! Папуасов тоже, кстати. Только там не
папуасы, а куча разных племен из меланезийцев. Короче говоря, вполне может
быть, что для жизни на одном из островов ничего не требуется: ни бумажек
всяких, ни разрешений. Приплыл на остров – и живи сколько влезет. Но в любом
случае организация всего процесса требует больших затрат.
– Зачем? – упрямо повторил Бабкин. – Зачем
кому-то отправлять девушку на необитаемый остров? Слушай, а может, она просто
умерла? – вдруг осенило его. – Сама по себе! Представь: богатый поклонник
решил сделать любимой женщине сюрприз, обыграл все так, чтобы Стрежина точно не
отказалась. Привез ее на остров, а там – бац! – змея.
– Или голодный папуас, – безо всякого
воодушевления отозвался Макар, глядя на напарника сверху вниз. – Может быть,
конечно, почему бы нет? И должен я тебе сказать, мой пессимистичный друг, что
для нас с тобой это была бы самая простая и хорошая версия.
– Что же в ней хорошего?
– То, что в ней не имеется сбитого машиной Антона
Липатова. То, что над ней не нужно ломать голову и требуется всего-навсего
найти богатого поклонника. Но интуиция подсказывает мне, Серега, что все совсем
не так просто. Мы с тобой сделали две ошибки подряд: первый раз, когда не
придали значения визиту Липатова; второй – когда не поверили словам Стрежиной.
Мы пошли по самому удобному пути. Та версия, которую предлагаешь ты, –
точно такой же удобный путь, и уже потому я полагаю, что он неверен.
– Убедил, – неохотно согласился Бабкин. – В
задницу папуасу ядовитую змею. Но тогда нужно поднимать весь круг общения
Стрежиной, отсеивать тех, кто не мог оплатить такое дорогостоящее развлечение…
Выяснять мотивы…
– В общем, отрабатывать гонорар, – подытожил
Илюшин. – Для начала нужно понять, почему именно Стрежина. Почему не
кто-то другой? С семьей будешь ты беседовать или я?
– Давай я.
– Хорошо, тогда я отправляюсь к Каморкину. Пусть
рассказывает во всех подробностях, с кем общалась его любимая племянница.
* * *
Сказать, что двадцать лет назад семья Стрежиных бедствовала,
было бы неверно. Сергей Иванович Стрежин работал завхозом на небольшом
деревообрабатывающем предприятии, его супруга Галина Михайловна трудилась
швеей, и оба вполне могли прокормить как себя, так и двух дочерей.
Вика поняла, что с родителями что-то не так, когда ей было
около восьми лет – до того она искренне полагала, что всем детям при рождении
выдают таких кривобоких маму с папой, и с этим ничего не поделаешь. В тяжелых
случаях с ними в комплекте идет старшая сестра, но нужно радоваться хотя бы
тому, что не брат. И что одна сестра, а не две.
Отец и мать Вики Стрежиной отличались потрясающей
экономностью. Даже, пожалуй, и экономностью-то их странную черту можно было
назвать с натяжкой – скорее тягой к сбережению всего во всех возможных сферах.
С работы оба волокли все, что можно было уволочь без риска для жизни. В
квартире из ящиков вываливались обрезки досок, торчали обрывки грязно-серых
клочков ткани, в туалете могла попасться вата, а в кухне – винты и шурупы.
Стрежины использовали все. Шелуха от очищенного лука не
выбрасывалась, а складывалась в отдельный пакетик: из нее Галина Михайловна
делала отвар, которым красила волосы. На всех подоконниках в квартире стояла
герань – не для красоты, а потому, что запах ее должен был отгонять моль. Чтобы
герань лучше справлялась со своими обязанностями, ее тщательно удобряли: толкли
яичную скорлупу в порошок, ссыпали в банку и по мере надобности подсыпали в
горшки.
Однажды Вика, забывшись, выкинула скорлупу от съеденного на
завтрак яйца. Однако старшая Стрежина имела обыкновение проверять ведро перед тем,
как вывалить в мусоропровод: вдруг что-нибудь ценное случайно выбросили!
Обнаружив скорлупу, Галина Михайловна выпучила глаза, моментально вычислила
преступника и устроила показательное выступление. Выступление сводилось к тому,
что когда-нибудь ее младшая дочь вырастет большая, станет зарабатывать много
денег, а сейчас она сидит на шее у отца с матерью, которые все жилы себе
выкручивают. И пока она так удобно устроилась, свесив ножки, пусть и думать не
смеет о том, чтобы плевать на интересы семьи!
Вика была отшлепана. Когда она, зареванная, пыталась заснуть
в кровати, через спинку перевесилась голова старшей сестры, и Нинка прошипела:
– А завтра я папе расскажу, что ты блесну в школу
отнесла!
Нинка не была злобной, но ее вредность не раз отравляла Вике
жизнь. Вика затаилась под одеялом и чуть не расплакалась снова. Потому что
блесну, одну из десятков валявшихся у отца в ящике, она и в самом деле отнесла
в класс, чтобы показать Левке Малежину: блесна была красивая, золотистая и
гладкая. И Левка немедленно выпросил у нее сокровище, а она, конечно же,
согласилась, потому что Малежин был толстый и хороший. Она знала, что отец
никогда не ловит рыбу, а блесны притаскивает домой с работы и подбрасывает
соседу-инвалиду, чтобы тот сбыл при случае на рынке. Вот и отдала.
Но у Стрежиных экономили на всем, и пропажу блесны отец мог
расценить как посягательство на устои семьи.
По воскресеньям Галина Михайловна готовила еду на неделю
вперед. Заранее покупались шесть соленых селедок, от которых отрезались
скользкие темно-серебристые головы и бросались в кастрюлю – вариться. Девочки
разделывали рыбные тушки, и кости с кусочками рыбьего мяса кидали следом за
головами. В кухне мерзко воняло селедкой, но мать выглядела очень довольной.
Она нарезала картошку, морковь, много лука, и, процедив варево, бросала в него
овощи. На выходе получался селедочный суп, гордо именуемый в семье Стрежиных
рыбным.
Иногда отец принимался за готовку самолично: отливал немного
селедочного бульона, проваривал в нем манку, добавлял туда же мелко порезанный
лук и подкрашивал томатным соком. «Икра минтаева» – вот что выходило из этой
смеси. Ее нужно было мазать на черный хлеб и запивать чаем.
С оставшимися селедочными тушками возможны были разные
варианты. Иногда они, порубленные, перемешивались с натертой вареной свеклой, и
получался салат. Иногда – и это было почти пиршество – селедку резали,
отваривали кастрюлю картошки, и выходила «рыба с гарниром». Больше всего Вика
не любила, когда мать варила гречневую кашу на воде, перемешивала ее все с теми
же селедочными кусками, и тогда блюдо называлось «каша по-крестьянски». Давясь
гречкой и селедкой, Вика пыталась представить, откуда же брали селедку
крестьяне, если они работали в поле. И всегда приходила к выводу, что селедку
крестьянам привозил злой помещик.