Не полагаясь на память, хотя она была у него превосходная,
Илюшин сегодня записывал за Каморкиным все, связанное с Викторией Стрежиной.
– Соломоновы острова, – повторял старик,
ошеломленно покачивая головой. – Господи боже мой… Поверить не могу.
Макар, вы уверены, что это правда? Милиция не ошиблась?
Илюшин сочувственно поглядел на Каморкина и кивнул. Он уже в
четвертый раз подтверждал, что да, правда, но спустя короткое время тот снова
поднимал на него жалобный взгляд и спрашивал, как будто за десять минут что-то
могло измениться.
Макару хотелось сказать что-нибудь успокаивающее и весомое,
например, по-голливудски: «Мы найдем ее. Мы обязательно найдем ее», и выпятить
нижнюю челюсть, как иногда выпячивал Серега, собираясь приступить к поеданию
раков. Но врать этому искалеченному человеку Илюшин не хотел, а в том, что они
и в самом деле найдут Викторию Стрежину, он сильно сомневался.
– Если вы поможете нам, Михаил Олегович, – мягко
проговорил он, – у нас будет больше шансов.
Старик покорно кивнул.
В действительности он уже помог – Илюшин исчеркал
полблокнота, записывая за Каморкиным. Михаила Олеговича даже не приходилось
направлять вопросами – он сам прекрасно помнил всех знакомых своей племянницы.
Первым номером в списке Макара шел Вениамин Рощин, к
которому поначалу Илюшин собирался отправить Бабкина, но теперь подумывал о
том, что стоит съездить самому. Ничего принципиально нового к своему
предыдущему рассказу Каморкин не добавил, если не считать упоминания о том, что
Рощин весьма состоятелен – не потому, что много заработал, снимаясь в
посредственных сериалах, а потому, что происходил из богатой творческой семьи:
мать Рощина была владелицей одной из галерей в Москве, отец – скульптором,
заработавшим относительную известность на паре-тройке нестандартных проектов.
«Видели возле Нескучного сада кривобокий домик – единственный, который не
вписывается в улицу? С окнами-бойницами? – хмуро спросил Михаил
Олегович. – Сие творение и есть плод фантазии папеньки Вениамина».
О самом Вениамине фотограф выражался ядовито:
– Видел я его исключительно по телевизору. Очень он
весь такой… обвислый.
– Что значит – обвислый? – не понял Макар.
– Вроде фактурный юноша, а приглядишься – у него и щеки
висят, и нос висит, и даже уши, кажется, свисают. Поневоле подумаешь, что и в
других частях тела мощи не имеется. Ей-богу, не смейтесь, так оно и есть.
Присмотритесь сами, как будет сериал идти, и убедитесь. Что Вика в нем нашла?
Подробностей об отношениях племянницы и младшего Рощина старик
не знал. Но когда Макар спросил, почему, по его мнению, Вика не придала
никакого значения угрозам актера, ответил неожиданно:
– Я, признаться, полагал, что она рассчитывала на
высокое заступничество. Вы понимаете, о чем я?
– Не совсем, – осторожно ответил Макар. – Чье
заступничество?
– Ну, как же… Викиного начальника. Его, кажется, теперь
принято называть «босс» или «шеф».
– У Вики был роман с ее руководителем? – поразился
Илюшин. – Почему же…
Он хотел спросить, почему же ни Липатов, ни Лена Красько не
обмолвились о романе ни словом, но вспомнил о скрытности Стрежиной и не стал
продолжать. Из троих людей, с которыми он разговаривал, Виктория, очевидно,
больше любила дядю, а потому не было ничего удивительного в том, что она могла
таиться от коллег, но не от него.
– Видите ли, Макар, я не могу утверждать
наверняка, – смущенно произнес Каморкин. – Поймите,
противоестественно молодой девушке делиться своими сердечными увлечениями со
старым дядей, даже если она и испытывает к нему некоторую привязанность. Почему
же я решил, что Вика…
Он нахмурился. Илюшин терпеливо ждал, потому что это было
важно, очень важно.
– Какие-то мелочи, – произнес наконец Михаил
Олегович, задумчиво теребя острую бородку. – Обрывки фраз, интонация.
Знаете, а ведь на самом-то деле ничего, ровным счетом ничего не говорит о том,
что Вика встречалась с… как его… в общем, со своим начальником. Я только сейчас
осознал, что у меня нет ни малейших тому подтверждений.
Он беспомощно развел руками и посмотрел на Макара с таким
выражением, словно опять собирался спросить, может ли его племянница быть в
другом месте, а не на Соломоновых островах.
– Нет – значит, нет, – быстро согласился
Илюшин. – Но все-таки, Михаил Олегович, если вспомните…
– Само собой, само собой, – заторопился
старик. – Боже мой, ну почему же я так решил… Что-то она такое произнесла…
Негромко зазвонил телефон, и Каморкин поспешно схватил
трубку:
– Я вас слушаю. Михаил Олегович, да. А вы, простите?..
Он помолчал, слушая собеседника, покивал головой и даже
улыбнулся.
– Разумеется. Да. Спасибо, мне тоже очень приятно.
Всего доброго, до встречи.
Он повернулся к Илюшину.
– Из солидного журнала звонили. Хотят, представьте
себе, интервью у меня взять, – с нескрываемой гордостью объяснил
он. – Значит, и Каморкин на что-то годится, а? Мне, правда, кажется, что
никому не интересно интервью с таким трухлявым пеньком, но все равно приятно,
что греха таить… Значит, кто-то помнит меня, кто-то ценит. Значит, и я что-то
полезное сделал в своей жизни, правда?
– Правда, Михаил Олегович. Хотя мне кажется, что
полезное – не совсем подходящее слово. Разве картины Моне можно назвать
полезными? Только в очень узком и специфическом смысле.
– Спасибо вам, голубчик, за столь лестное сравнение. А,
знаете, мне вспомнилось: Вика как-то раз примчалась с горящими глазами, в руке
журнал – красивый, глянцевый. И трясет им, как колотушкой! – Каморкин
убедительно изобразил, как трясла журналом его племянница. – Посмотри,
говорит, что такое! А там, представьте себе, три моих пейзажа на развороте и
текст к ним. Вот только разрешения у меня никто не спрашивал, а про деньги и
говорить смешно. Ох, как же Вика негодовала! Ты, говорит, дядя Миша, великий
фотограф, а они смеют с таким нахальством твои работы воровать! Я ей в ответ –
мол, почему же воровать, есть же ссылка на меня. Нет, отвечает, без спроса
взять – это почти воровство, пусть и со ссылкой. Ты ведь им разрешения на
публикацию не давал? Вот именно, не давал.
Он покачал головой, вспоминая, как рассердилась тогда
племянница.
– Я ей объясняю, что, может, за честь стоит почитать:
солидный журнал, да вдруг вспомнил про мои снимки! А Викуша в ответ: «Ты, дядя
Миша, себя недостаточно ценишь. Это для журнала честь, если бы ты им разрешение
на публикацию дал, а не для тебя». И что вы думаете? Позвонила в редакцию и
так, знаете ли, жестко с каким-то мальчиком поговорила, что перезвонили мне
оттуда спустя полчаса и решили все вопросы. И гонорар перечислили, и прощения
попросили. Вот так-то. Вика очень мною гордится, да… И фотографии все наизусть,
можно сказать, знает. Как-то я спросил ее: что на этом снимке в левом нижнем
углу? Так она не задумываясь ответила. Радостно мне от этого, что скрывать… На
душе тепло.