Всегда твой,
Гена».
Вика аккуратно сложила письмо и положила на тумбочку возле
больничной кровати. «Место, где я был бы счастлив умереть». Значит, он там и
умер, этот маленький смешной человечек с забавной фамилией, обожавший свою
красивую статную жену. Интересно, увидел ли он перед смертью свой остров и не
из-за него ли сорвался в расщелину?
– Если бы не сорвались, была бы у вас семнадцатая
фотография, дядя Гена, – негромко сказала она в пустоту палаты. Было
привычно и правильно называть человека, которого она видела пару раз в жизни,
дядей, как кого-то близкого. – А может быть, и восемнадцатая.
Вика вспомнила, словно пролистала страницы альбома, один за
другим все шестнадцать пейзажей. И вслед за этим на нее сразу же нахлынуло
чувство тоски и одиночества, как если бы они со Шпунтиковым дружили все прошедшие
годы и ей только что сказали о его смерти.
«У меня больше никого не осталось».
Она встала и подошла к окну, чувствуя себя очень слабой.
Ухватилась за узкий холодный подоконник. День стоял очень ясный, холодный и
ветреный, и с третьего этажа больничного корпуса ей было видно, как кутаются в
шарфы внизу прохожие, закрывая лица от ветра. Вика представила себя одной из
сотен тысяч людей, которые завтра пойдут по улицам города, и мысль, раньше
вызывавшая у нее раздражение и тревогу, показалась успокоительной. Вика слабо
улыбнулась. Значит, ей все-таки удалось сделать это. Столько лет мечтать о
далеком необитаемом острове, попасть на него, понять, что мечтала вовсе не о
том, – и найти свой собственный остров внутри себя… «Я должна сказать тебе
спасибо, дядя Миша. Если бы не ты, наверное, я никогда не нашла бы его. Нужно
было пройти через твой остров, чтобы обрести свой».
Внезапно в голове ее зазвучал ласковый голос: «Твой остров –
он внутри тебя, понимаешь? Если нет, его нужно найти». Вот кто понял все куда раньше
нее – Антон! Вот что он пытался объяснить ей, а она снисходительно смотрела на
него, считая, что ему, благополучному мальчику из благополучной семьи, не
понять ее. «Все он понимал, – жестко сказал внутренний голос. – Он
искал тебя. Пошел к частным сыщикам, и, если бы не он, ты бы осталась на
острове, а не стояла сейчас у окна». Вика вспомнила, как заставляла себя там,
среди океана, вызвать в памяти лицо Антона и как это помогало ей. Господи,
Антошка! Как она может говорить, что у нее больше никого не осталось, если есть
Липатов – любящий ее. Любящий – теперь-то она могла признаться в этом самой
себе. «Он до сих пор лежит в реанимации», – напомнил кто-то ледяной в
голове, и Вика сжала пальцы на подоконнике.
«Господи, Антошка, только не умирай! – взмолилась
она. – Только не ты! Ты мне нужен».
Она произнесла это про себя и, пораженная, повторила вслух:
– Антон, ты мне нужен.
И поняла, что это правда.
Мысль о том, что Липатов может умереть, заслонила собой все
остальное, и на мгновение Вика почувствовала рядом дыхание того черного,
страшного, что было рядом с ней на острове и от чего она чуть не сошла с ума.
Но в следующую секунду тишину палаты прорезала веселая мелодия сотового
телефона. Она бросилась к тумбочке, чуть не упав, и увидела высветившийся на
экране номер Лены Красько, которая заезжала к ней два часа назад.
Дрожащей рукой Вика схватила телефон.
– Викуша? – спросила в трубке Лена радостным,
светлым голосом. – Викуша, милая, я насчет Липатова. Его перевели из
реанимации в общую палату! У него уже побывали эти двое, Бабкин и Илюшин! Они
мне звонили, мы сейчас вместе с нашими поедем к Антону! И пусть только
попробуют нас не пустить!
Вика села на кровать, провела рукой по лбу, стирая капли
холодного пота. В трубке давно звучали короткие гудки, а она все держала ее,
прижимая к уху. Затем нажала кнопку отбоя, медленно отложила телефон в сторону
и откинулась на кровать.
Жив! Он будет жить! Антон сильный, он спас ее и спасет себя.
Она зажмурила глаза, встала и на ощупь подошла к окну.
Глубоко вдохнула и открыла глаза только теперь – зная, что увидит. Первый раз
за все время, что лежала в больнице, Вика смотрела не вниз, на прохожих, а
вдаль. В морозной дымке обычного московского дня начала зимы город, открывшийся
Стрежиной, казался островом – огромным, с фантастическими башнями-деревьями,
уходящими высоко в небо, с лесом домов. Над ним носились птицы, ныряя вниз, в
серые парки, словно в волны, и шум машин казался непрекращающимся рокотом
океана, к которому Вика привыкла за последний месяц.
Она утвердительно кивнула самой себе и Антону Липатову,
стоявшему в эту секунду на другом конце города возле грязного окна, несмотря на
призывы медсестры немедленно лечь в постель и не нарушать предписанный режим, и
произнесла то, что теперь стало верным для нее навсегда:
– Твой остров – он внутри тебя, понимаешь?
Стая птиц взлетела из ближайшего сквера и рассыпалась в
голубом воздухе, словно рыбы в океанской воде.