Зараженные крысы боготворят своих инфернов, следуя за ними
по запаху. Крысиная «семья» также служит для инферна всегда имеющимся под рукой
источником пищи — если поблизости нет людей, на которых можно напасть. (Мерзко,
знаю, но такова уж природа.)
Вернемся к мифам.
Инферны отражаются в зеркалах. В смысле, будьте реалистами:
откуда зеркалу знать, что кроется за внешним обликом инферна?
Однако у этой легенды есть вполне реальное основание. По
мере того как паразит захватывает власть над разумом инфернов, последние
начинают с презрением относиться к собственным отражениям и разбивают зеркала.
Однако если они так прекрасны, то почему ненавидят собственные лица?
Ну, тут все дело в проклятии.
Бешенство — самый известный пример заболевания, подчиняющего
себе разум. Бешеный пес испытывает неподдающуюся управлению, настоятельную
потребность кусать все, что движется: белок, других собак, людей. Именно так
бешенство и воспроизводится: через укус вирус передается от «хозяина» к
«хозяину».
Давным- давно паразит, о котором я веду речь, был, наверное,
похож на бешенство. Заразившись, люди испытывали непреодолимую потребность
кусать других людей. Ну, они и кусали. То, что нужно!
Однако в конечном счете человечество сумело организоваться,
как ни псы, ни белки не могут. Мы изобрели оружие и суд Линча, издали законы и
учредили силы правопорядка. Итог: карьера кусающегося маньяка в нашей среде
чрезвычайно коротка. Выжить удавалось лишь тем инфернам, которые убегали,
прятались и только ночью прокрадывались обратно, чтобы удовлетворить свою
страсть.
Паразит довел эту стратегию выживания до высшей степени. На
протяжении многих поколений он научился трансформировать сознание своих жертв,
найдя где-то глубоко в цепях человеческого мозга некий химический
переключатель. Стоит перевести его в другое положение, и мы начинаем презирать
все, что прежде любили. Инферны съеживаются, столкнувшись со своими прежними
привязанностями, презирают тех, кого любили, и убегают прочь от всего, что
связано с их домом. Любовь, оказывается, легко переключить на ненависть. Для
этого существует специальный термин: эффект проклятия.
Эффект проклятия выгонял инфернов из средневековых деревень
в дикую местность, где они прятались от самосуда. Заодно болезнь таким образом
распространялась географически. Подгоняемые ненавистью ко всему хорошо
знакомому, инферны перебирались от одной деревни к другой, из своей страны в
соседнюю.
По мере роста городов, когда становилось все больше и
полиции, и угрозы самосуда, инферны разрабатывали новую стратегию того, как
оставаться незамеченными. Они научились любить ночь, видеть во тьме — и в конце
концов само солнце стало для них проклятием.
Однако продолжим: они не вспыхивают, точно факел, в
солнечном свете. Они просто по-настоящему, очень сильно ненавидят его.
Проклятие также создало несколько широко известных легенд о
вампирах. Если в Средние века вы жили в Европе, то с большой долей вероятности
были христианином. Вы ходили в церковь дважды в неделю, молились три раза на
дню, и в каждой комнате у вас висело распятие. Вы крестились каждый раз, когда
ели или хотели, чтобы нам повезло. Поэтому ничего удивительного, что
большинство инфернов прошлого страдали, если можно так выразиться, крестофобией
— вид креста их отпугивал, в точности как показывают и кино. В Средние века
распятие было очень сильным проклятием: в нем как бы слились Элвис, и
Манхэттен, и бывший бой-френд. Раньше все было несравненно проще.
В наши дни мы, охотники, должны немало потрудиться, прежде
чем отправиться в погоню за инферном. Какую еду они предпочитали прежде? Какую
музыку любили? За какими кинозвездами бегали? Конечно, и сейчас встречаются
случаи крестофобии, в особенности в Библейском поясе,
[4]
но
гораздо вероятнее остановить инферна с помощью аудиоплеера с записями его
любимых мелодий. (Я слышал, некоторым особо чокнутым инфернам хватает и одного
логотипа «Apple».)
Вот почему новые охотники на инфернов (вроде меня) начинают
с людей, которых знали прежде, — не нужно гадать, что именно для них
является проклятием. Охотиться на людей, когда-то любивших нас, еще легче. Сами
наши лица напоминают им о прошлой жизни. Мы и есть проклятие.
Так кто я такой, можете вы спросить. Технически я тоже
инферн, но по-прежнему могу слушать Kill Fee и Deathmatch, смотреть на закат
или поливать табаско
[5]
яичницу-болтунью без того, чтобы
испустить жуткий вой. Благодаря какому-то фокусу эволюции я частично обладаю
иммунитетом — везучий победитель генетической лотереи инфернов. Инферны вроде меня
встречаются реже, чем зубастая курица: только один из каждой сотни пострадавших
становится сильнее и быстрее, приобретает невероятно острый слух, тонкое
обоняние — и при этом не сходит с ума.
Нас называют носителями, потому что мы болеем, но без симптомов.
Хотя один дополнительный симптом имеется: заболевание делает нас сексуально
озабоченными. Все время.
В конце концов, паразит не хочет, чтобы мы «носили» его
впустую. Мы по-прежнему можем передавать болезнь другим людям. Как и у
маньяков, наша слюна содержит споры паразита. Но мы не кусаем — мы целуем, чем
дольше и крепче, тем лучше.
Паразит делает так, что я уподобляюсь вечно голодной улитке,
с той лишь разницей, что мой голод направлен на секс. Я постоянно возбужден,
осознаю присутствие всех женщин в комнате, каждая клеточка моего тела вопит:
«Пойди и трахни кого-нибудь!»
Впрочем, все это, полагаю, мало чем отличает меня от
большинства других девятнадцатилетних парней. За исключением одного мелкого
факта: если я уступлю своему желанию, моя незадачливая возлюбленная превратится
в монстра. Что и произошло с Сарой. А наблюдать это не слишком забавно.
Доктор Крыса появилась первой, словно ждала моего звонка у
телефона.
Ее шаги эхом отдавались по пустому паромному терминалу. Я
встал с постели и вышел на балкон. К спине доктора Крысы было пристегнуто около
дюжины сложенных клеток; она напоминала гигантское насекомое с покачивающимися
металлическими крыльями, готовое посадить в ловушки образчики «семьи» Сары.
— Не могли подождать, что ли? — спросил я.
— Нет! — прокричала она в ответ. — Большая
«семья»?
— Похоже, да.
«Семья» все еще была позади меня, приглядывала за своей
спящей госпожой.
Доктор Крыса с раздражением взглянула на частично
обрушившуюся лестницу.
— Твоя работа?
— М-м-м… типа того.
— И как, по-твоему, я туда поднимусь, Малыш?
Я пожал плечами, будучи не в восторге от прозвучавшего
прозвища Малыш. В Ночном Дозоре все меня так называют, ведь мне всего
девятнадцать, а средний возраст охотников на инфернов около ста семидесяти
пяти. Все охотники — носители, следовательно, достаточно быстры и сильны, чтобы
ловить своих безумных буйных родственников.