Винляндия - читать онлайн книгу. Автор: Томас Пинчон cтр.№ 68

Сегодня вечером он прихватил лишь древний «фендер-аккуратный», с которого он сам выковырял лады ещё году в 76-м, когда услышал, что Джако Пасториус так же поступил с «джаз-басом». Ван Метр в акте этом видел дальнейшие измерения, отмену данных гамм, восстановление до-модальной невинности, в которой ему явятся все ноты вселенной. Бороздки он залил лодочной эпоксидкой и там, где лады были, нарисовал чёрточки, чтоб легче было осуществить переход. Нынче, много лет спустя, когда от того богоявления ему остались только смутные очертания, он прикинул, что безладовый будет, по крайней мере, в самый раз для этой публики, которая хоть и не на многое реагировала, похоже, заметно вострила уши, когда Ван Метр пускался в долгие колеблющиеся хроматические скользы типа вуу-вуу-вуу по своему инструменту, такое вот они понимали, воображал он, хотя, надо сказать, и этого про танатоидов он не знал.

Они тут…

Всюду, везде,

В любой тво —

Ей борозде,

И даже

Как бы нигде, в самом хвосте,

Танатоидный Мир!

Они у

Кассы нас ждут,

Они и

Дверь стерегут,

Они в иг —

Ру нас зовут, не только тут,

Танатоидный Мир!

У них та —

Та-натоидный взгляд,

У них та —

Нато-идный наряд,

У них та-, — вон

Кой та-натоид, вон

Он, та-натоид (где?)

Целый Отряд!

И если Невмоготу,

Ночную

Пить темноту,

Ты выйди

Прочь-за черту, встань на свету,

Танатоидный Мир!

Скорее рекламный мотивчик, а не песня, и примерно такая же быстрая и бодрая, какое сегодня вечером тут все, раз ‘тоиды предпочитают минорные аккорды и затянутый темп, как при отпуске с богослужения. Жесты в сторону рок-н-ролла не одобряли, хотя на блюзовые аккорды закрывали глаза. Банда — с миру по нитке из эры твиста, два сакса, две гитары, пианино и ритм. Из чего-то подверженного плесени и непосещаемого персонал гостиницы выволок древние аранжировки поп-шлягеров для старомодного Комбо-Орка, включая любимые танатоидные вроде «Кто теперь жалеет?», «Я вправе петь весь этот блюз», «Теперь особо я не выхожу», и неизменно требуемую «Пусть время проходит». Вану Метру приходилось себя притормаживать, барабанщику и подавно, а его яркость глаза, влажность губы и частые визиты в мужской салон намекали на личность в лучшем случае беспокойную, и таковой то и дело нравилось взрываться эдакими ушевышибающими соло самовыражения и орать «На-мано!» и «Пагнали жарить!» Несмотря на весь его энтузиазм, темп, по мере происхождения вечера, только замедлялся. Выходило эдакое раллентандо на весь вечер. Ван Метру случалось играть на быдляцких вечеринках, когда сколько-то мотоездоков и ихних баб набивалось в зал, закидывалось барбитуратами и отключалось, и на этом вечеринка всё, но, в сравнении с этой балехой, то бывали вечера, исполненные живости и радости. Через некоторое время целое отделение уже уходило на то, чтобы добраться до 32-го такта. Танцевание, и с самого начала рудиментарное, к концу левака тяготело к полной недвижимости, а беседы всё больше теряли в осмысленности для тех немногих посторонних, коих сюда занесло, туристов боковых дорог, у которых сегодня вечером было лишь крайне туманное представление о том, насколько далеко от автотрассы они действительно забрались.

— Цыпита, что со всеми этими людьми?

— Гляньте, как медленно они движутся, д-р Эласмо!

— Зовут Лэрри, не забыла?

— Ой, точно…

— Тьфу ты, вот один идёт к нам, только помни, тут не кабинет, ладно?

— Вечер… народ… вы… похоже… не… из… здешних… — На выговаривание этого потребовалось некоторое время, и как сам д-р Лэрри Эласмо, Д.С. [104] , так и его секретарша Цыпита не раз принимались перебивать, принимая молчание между его словами за паузы. Из-за того что танатоиды со временем в иных отношениях, к концу фраз никакой компрессии не наступало, поэтому заканчивались они всегда нежданно. — Погодите, я вас, по-моему, узнал, — продолжал меж тем медленнословный танатоид, оказавшийся Драпом Атманом в своём приманчивом для глаза смокинге из спандекса, — нам назначалось… всё время переносилось… много лет тому? Ещё на юге?

— Возможно, вы видели какую-нибудь рекламу доктора? — предположила Цыпита, а смущённый д-р Эласмо выдал:

— Лэрри! Лэрри! — углом рта. Он нынче управлял сетью скидочных стоматологических франшиз под маркой «Док Холлидей», знаменитых своим спецпредложением «ОК-Корраль Для Всей Семьи Всего За $49.95», которое на Западе рекламировалось во всех основных торговых центрах, — но когда пересекались их дорожки с Драпом, он был ширпотребным кредитным дантистом, известным всему Сан-Диего своими скрипуче гипнотическими, часто бессвязными рекламными роликами на радио и ТВ. Неким манером сейчас в оглушённую смертью память Драпа видео-образ д-ра Эласмо и замело, и он танцевал в ней пикселями, прикрывая, благословенно, что-то ещё, какую-то важную часть того, что с ним происходило в те предпоследние дни в Колледже сёрфа, но лица и то, что с ним делали, он не мог… до конца…

Было это на самом крутом отрезке кривой его падения в безответственность, либо, как он сам тогда это определял, любви, к Френези Вратс, и он по многу часов проводил на автотрассе, без толку упражняясь в попытках одурачить Порчу, у которой случился рецидив гнева, и она нанимала частных детективов присматривать за всеми подряд. Однажды, когда Драп направлялся к полосе мотелей в Анахайме, где-то на семидесяти, пересохшие ладони ломит, пульс стучится в горле, весь купается в мыслях о том, как невероятно будет снова увидеть Френези, кого ж он подмечает, сперва в зеркальце, а затем медленно нагоняет его на полосе слева, как не известного видео-зубод`ра самолично, в длинном шоколадного цвета «флитвуде», явно сам озабоченно спешит на недозволенное рандеву — блестящие глаза по сторонам пристально, отстёгивается проверить дорогу, затем вновь устремляется на Драпа, вдвоём они рвут вперёд на опасной скорости, вверх-вниз по холмам, за изгибы, виляют меж грузовиков без бортов и двинутых на всю голову автомобилистов, Драп сперва делает вид, что не видит, затем, на ощупь, кивает в ответ. Но там лишь этот бездвижный взгляд, вымораживающий в уверенности, что ему известно, кто Драп такой. Вскоре, в барах пляжных городков и сельских салунах, в рок-н-ролльных укрытиях в верховьях каньонов, где полно змей и лабораторий ЛСД, куда бы в стомильном радиусе Драп и Френези ни пытались ускользнуть на тихую минутку, с какого-нибудь столика поблизости на них непременно пялился безмолвный д-р Лэрри Эласмо, либо субъект, носящий, наподобие комбеза и вуали, его вездесущий экранный образ, зернистый, мигающий по краям… обычно в обществе загорелой и миленькой юной блондинки, которая могла или не могла быть той же, что и в прошлый раз.

Некоторым образом, по мере развития, похотливый врач-зубник наслаждался франшизой, дабы вмешиваться в жизнь и драгоценное время даже не знакомых ему людей — такого Драп, выброшенный на все эти годы на пляж у Моря смерти, по-прежнему не понимал. Док в те дни как-то умудрился оказаться уполномоченным отправлять людям, включая Драпа, формуляр, требовавший их явки к нему в кабинет в назначенное время. Взыскания за неявку не вполне прописывались — одни намёки. Место это располагалось аж в центре города, среди декораций старых кирпичных гостиниц, моряцких баров, престарелых пальм, высившихся над фонарями — голая раскидистая путаница дешёвых перегородок в выпотрошенном бывшем общественном, возможно, федеральном, здании, ныне испятнанном и разваленном, его классические колонны заретушированы набрызгом чёрного, на их уличных половинках тонкая сажа, если не считать канавок, буквы на фризе сверху давно сбиты зубилом, уже не читаются, а подниматься к нему нужно по широкому замусоренному лестничному пролёту, на котором кишмя кишат посетители, пришедшие, когда назначено, заключаются мелкие сделки на всех уровнях вверх и вниз, и огромный и гулкий цементный вестибюль, уставленный по краям геометрическими статуями, что высятся над головой, немигающе глядя вниз, как святые какой ни на есть веры, коей это здание служило.