Винляндия - читать онлайн книгу. Автор: Томас Пинчон cтр.№ 66

— Тогда, в натуре же просто — сними меня с этого дела, и всё. Есть шанс, что он и не заметит.

— Тело его мне кто угодно на блюдечке поднесёт, — крикнул Бирк Вонд через всю комнату, — если бы мне только его хотелось, тебя б давно уже вывели.

Вот, как пела, бывало, её мать, он сказал это вновь.

— Помнишь, как всей этой сранью меня пичкал у тебя в кабинете, пока я не согласилась сдать письменный рапорт? Тогда ты говорил, что больше не надо будет.

— Но ты же там буквально в постели у него лежала — идеальная заброска. Он ключ ко всему этому, заторное бревно, его вытащи — и разломаешь всю конструкцию, — и брёвна рассоединятся, поодиночке и группами, и поплывут дальше по реке к лесопилке, чтоб там их распустили на пиломатериалы, встроить в ещё больше Америки — Драп один был достаточно невинен, без тайных планов, без всяких стремлений помимо как преодолеть то, что принесёт всякий день, его просто счастливо мотнуло в свою новую ипостась человека действия, и он прикипел к ней, как может лишь абстрактный мыслитель, с самозабвенным энтузиазмом какого-нибудь торчка младого, обнаружившего новый психоделик, наслаждаясь безоговорочным доверием всех, кто попадает в его радиус. Не станет его и кинься все прочие на зелёные из сейфа Бирка, HP3 распадётся.

— Никогда не думала, что попытаешься меня так разводить, Бирк.

— И я не думал, что ты с Атманом так впряжёшься, — голос его лишь на этот миг безударный, незащищённый. — Планы меняются, наверное…

Она поняла, чего хочет от неё Бирк, до того ясно, до чего могла себе позволить, поняла наконец, угрюмо, что, может, это и сделает даже — не ради него, несчастного ебучки, но потому, что просто-напросто упустила слишком много контроля, мимо неё вокруг стремится время, это вообще стремнина, а впереди, насколько хватает глаз, похоже, Бирков отрезок реки, другая стадия, вроде секса, детей, хирургии, всё дальше в зрелость, чреватую опасностями и реальную, в ту тайну, что жизнь — это солдатчина, а солдатчина включает в себя и смерть, что те, на кого солдатскую эту лямку тянешь, пока не, а зачастую и никогда не посвящены в тайну, они всегда, во всяком возрасте — дети. Она подошла и легла к нему, но не касаясь. Буря прижала город, как добычу, неоднократно стараясь ужалить его, парализовать. Она опиралась на локоть, не в силах оторвать от Бирка взгляд, перед самой собой притворяясь, что ему и впрямь не безразлично, ебутся они с Драпом или нет… ровно так же, как приходилось делать вид, будто Бирк «на самом деле» не таков, каким кажется всем остальным — а именно, самовлюблённым корпоративным мудаком наихудшего пошиба, спроецированным в формат взрослости, — но вот где-то, потерявшийся, оглоушенный, нуждаясь в её заступничестве, есть «настоящий» Бирк, обаятельный подросток, кто позволит ей вывести его, спотыкаясь, на свет, который она воображала как солнце плюс небо, с фильтром на 85, вернуть его к тому мужчине, которым он должен был вырасти… вероятно, могло бы стать ей уже единственным известным способом применить слово любовь, опошление его в те дни давно как началось, волшебство его, подверженное всему этому рок-н-роллу, тускнело, простейшего ресурса, что, как мы некогда считали, нас спасёт. Однако если и оставалось во что верить, она должна силой даже этого невесомого, дневносветного товара шестидесятых искупить и Бирка, благожелательно, глупо жестокого фашиста Бирка.

В какой-то миг он, должно быть, отплывал в сон, а она не заметила. Она присматривала за ним, на чуть-чуть ставшим её, позволяя себе содрогаться от нужды его телесного присутствия, даже сдаваясь ей, нужде его красоты, страху в основе своего позвоночника, похотливому до боли зуду в ладонях… наконец, до того смятенная и беспомощная, она склонилась вышептать ему всё, чем переполнилось её сердце, и в полусвете его, как она считала, смежённые веки оказались всё это время открытыми глазами. Он наблюдал за ней. Она встряхнулась кратким криком. Бирк засмеялся.

* * *

Будучи насельником повседневного мира, Драп Атман, вероятно, располагал своими плюсами, но как танатоид он котировался неизменно низко по большинству шкал, включая и те, что мерили преданность и общинный дух. Даже его первого собеседования с Такэси и ДЛ, длившегося то и дело не один год, хватило бы установить отчуждённость отношения, комплект барьеров, преодолеть которые никто, как выяснилось, не мог. «Бардо Тёдол», сиречь «Тибетская книга мёртвых», убеждает нас, что душе, только-только вставшей на путь перехода, часто не нравится признавать — да она и вообще будет яростно это отрицать, — что она вообще-то мертва, она до того без усилий скользнула в этот новый промысел, что не находит совершенно никакой разницы между жуткой странностью жизни и жуткой странностью смерти, а усиливающим фактором, но мнению Такэси, выступает телевидение, кое, с его историей пощипывания темы всякими врачебными, военными, полицейскими передачами, программами об убийстве, опошлило саму Большую С. Если опосредованные жизни, прикидывал он, почему не опосредованные смерти?

Поначалу Драп ходил и чувствовал себя политическим перебежчиком. Всё время возникали люди, притворявшиеся любителями, изучающими шестидесятые, выуживали у него информацию и раздражали своей болтовнёй новичков. Частенько ему приходилось бывать на мероприятиях не по вкусу, носить смокинги, которые среднему танатоиду всё равно невозможно взять напрокат, ввиду обычных сложностей с кредитной ситуацией. Вскоре Драп обнаружил, что его катят колбасой из каждого проката смоков в Голливуде и южнее, поэтому он направился в другую сторону, за перевалы и долгие пустынные магистрали, мимо лавок семян и кормов и баров с сельской музыкой, и мексиканских заведений, где в Счастливый Час «Маргариты» за 99¢ начисляют из шланга, под смогом, моросливым дождичком, под токсичной линзой неба, туда, где народ, надеялся он, доверчивей, хоть и не разборчивей в том, что носят, и где вообще-то официальное платье, по некоему закону подземной моды, оказывалось гораздо менее привычным. Вскоре он начал появляться на танатоидных акциях по техобслуживанию в ансамблях пылкого шартрёза, зеленоватой голубизны или фуксии, галстуки и кушаки расписаны вручную созвучными мотивами вроде тропических фруктов, голых женщин или привад на окуня. На сегодняшнем десятом ежегодном сборище, «Танатоидной Закуси ’84», Драп щеголял в эластичном смокинге в чрезмерную клетку «акулий зуб» аквамарином и золотом, с лаймово-зелёными спортивными кроссовками. Всякий год сообщество выбирало к чествованию матёрого танатоида, чья карма не одно поколение удерживалась в уместно постоянном ритме преступления и контрпреступления, когда факты лишь всё больше усложняются, множество первоначальных обид забывается или вспоминается с пятого на десятое, а разрешения даже банальнейшей задачи не предвидится и близко. Танатоидам не очень-то «нравились» эти нескончаемо долгие, обиженные повести о несправедливости, модулирующихся, как рифф на стадионном органе перед матчем, в дальнейшую несправедливость, — но они их почитали. Персоны вроде сегодняшнего Кусаемого были их лауреатами «Эмми», их «Зало-Славными» и ролевыми моделями — только их, и ничьими больше.

Ну и вечерок. Они рассказывали невразумительные, но до колик потешные танатоидные анекдоты. Подкалывали один другого за неумеренные сроки земного времени, что уходят у них на подчистку даже относительно грошовых кармических дел. Жёны танатоидов храбро вносили свою лепту в дальнейшее усложнение и без того запутанных брачных историй, флиртуя с официантами, уборщиками посуды, и даже другими танатоидами. Все яростно пили и курили, а в меню фигурировали обычные низкокачественные яства, богатые сахаром, крахмалом, солью, неоднозначные относительно происхождения мяса, включая породу животного, и сопровождаемые бушелями картошки-фри и баррелями коктейлей. Десертом служил кошмарно бледный комковатый пудинг. Наливали игристое, куда ж без него, но все намёки на его источник были вымараны жирным чёрным фломастером на неведомом этапе его, вероятно, даже не вполне легального путешествия. Чем больше оного выпивалось, тем меньше робели танатоиды и тем стремительней подваливались к микрофону и декламировали Кусаемому оскорбительные свидетельства, либо отделывались колкостями.