– Этого я и опасался, – сказал Томми. – Пожалуйста,
проводите нас сразу же в комнату вашей сестры.
Поняв серьезность положения, миссис Ханикотт повиновалась. В
холле они заметили Эллен, быстро зашедшую в одну из комнат.
Поднявшись на второй этаж, миссис Ханикотт открыла первую
дверь на площадке. Томми и Таппенс вошли следом за ней.
Внезапно она вскрикнула и отшатнулась.
На диване лежала неподвижная фигура в черной накидке,
отороченной горностаем. Прекрасное, но бездушное, как у большого ребенка, лицо
было невредимо. Рана находилась на виске – тяжелый удар тупым орудием;
проломлен череп. Кровь медленно капала на пол, но сама рана давно перестала
кровоточить…
Томми осмотрел распростертую фигуру. Его лицо было бледным.
– Значит, он все-таки не задушил ее.
– Что вы имеете в виду? Кто? – воскликнула миссис Ханикотт.
– Она мертва?
– Да, миссис Ханикотт. Убита. Вопрос в том – кем? Впрочем,
тут не может быть особых сомнений. Странно, несмотря на все напыщенные слова, я
не думал, что парень на это способен. – Помолчав, он решительно повернулся к
Таппенс: – Приведи полисмена или позвони откуда-нибудь в полицию.
Таппенс кивнула. Она тоже сильно побледнела. Томми проводил
миссис Ханикотт вниз.
– Вы точно знаете, в котором часу вернулась ваша сестра? –
спросил он.
– Да, – ответила миссис Ханикотт, – я как раз переводила
часы на стене. Занимаюсь этим каждый вечер, потому что они отстают на пять
минут в день. На моих часах было ровно восемь минут седьмого, они никогда не
спешат и не отстают ни на секунду.
Томми кивнул. Это соответствовало рассказу полисмена. Он
видел, как женщина в меховой накидке вошла в ворота минуты за три до появления
Томми и Таппенс. Тогда Томми посмотрел на свои часы и увидел, что было на одну
минуту позже назначенного времени их встречи с Джильдой Глен.
Конечно, существовала слабая вероятность, что кто-то
поджидал Джильду в комнате наверху. Но если так, значит, этот человек все еще
прячется в доме. Никто, кроме Джеймса Райли, отсюда не выходил.
Томми побежал наверх и произвел быстрый, но тщательный обыск
помещений. Нигде никого не оказалось.
Тогда он сообщил новости Эллен, подождал, пока подойдут к
концу ее причитания и обращения к святым, и задал ей ряд вопросов.
Не приходил ли в дом сегодня еще кто-нибудь и не спрашивал
ли мисс Глен? Нет, никто не приходил. Поднималась ли она этим вечером наверх?
Да, как обычно, задернуть портьеры в шесть или в начале седьмого. Это было как
раз перед тем, как тот сумасшедший стал колотить в дверь молотком. Она побежала
вниз открыть дверь и, выходит, впустила убийцу.
Томми не стал возражать. Но он все еще испытывал странную
жалость к Райли и нежелание верить худшему. Тем не менее больше никто не мог
убить Джильду Глен. В доме не было никого, кроме миссис Ханикотт и Эллен.
Услышав голоса в холле, Томми спустился и обнаружил там
Таппенс и полицейского, которого она встретила на улице. Последний извлек
записную книжку и тупой карандаш, исподтишка его облизнув. Потом полисмен
поднялся наверх, взглянул на жертву и заметил, что, если он к чему-нибудь прикоснется,
инспектор задаст ему перцу. После этого он выслушал истерические и сбивчивые
объяснения миссис Ханикотт, иногда делая записи. Его присутствие было
успокаивающим.
Томми удалось задержать полисмена на крыльце, когда тот
вышел позвонить в участок, и поговорить с ним пару минут наедине.
– Вы говорите, что видели, как убитая свернула в ворота. Вы
уверены, что она была одна?
– Уверен. С ней никого не было.
– А после этого и до того, как вы встретили нас, из ворот
никто не выходил?
– Ни души.
– А вы бы увидели, если кто-то вышел?
– Конечно, увидел бы. Никто не выходил до этого полоумного
парня.
Представитель закона величаво спустился по ступенькам и
остановился у белого столба ворот с красным отпечатком руки.
– Любительская работа, – снисходительно заметил он. – Так
наследить!
После этого он вышел на дорогу.
На следующий день после преступления Томми и Таппенс все еще
пребывали в «Гранд-отеле», но Томми счел разумным избавиться от церковного
облачения.
Джеймс Райли был задержан и находился под арестом. Его
адвокат, мистер Марвелл, только что закончил долгий разговор с Томми.
– Никогда бы не поверил, что Джеймс Райли на такое способен,
– сказал адвокат. – Он мог произносить кровожадные речи, но не более того.
Томми кивнул:
– Если растрачиваешь энергию на слова, на действия остается
немного. Насколько я понимаю, мне предстоит роль одного из главных свидетелей
обвинения. Его разговор со мной незадолго до убийства выглядит особенно
скверно. Но, несмотря ни на что, мне нравится этот парень, и, если бы был еще
хоть один подозреваемый, я бы считал его невиновным. А что говорит он сам?
Адвокат поджал губы:
– Утверждает, что нашел ее там мертвую. Но разумеется, это
невозможно. Он заявил первое, что пришло ему в голову.
– Да, если бы он говорил правду, это означало бы, что
преступление совершила словоохотливая миссис Ханикотт, что абсолютно
фантастично. Да, по-видимому, это все-таки его рук дело.
– Не забывайте, что горничная слышала ее крик.
– Ах да, горничная… – Помолчав, Томми задумчиво промолвил: –
Какие мы доверчивые создания! Мы воспринимаем показания как непреложную истину,
а что они представляют собой в действительности? Только впечатления,
передаваемые уму чувствами. А если эти впечатления неверны?
Адвокат пожал плечами:
– О, мы знаем, что самые ненадежные свидетели те, которые со
временем вспоминают все больше и больше без всякого намерения обмануть.
– Я имею в виду не только это. Мы все, сами того не зная,
говорим вещи, не соответствующие действительности. Например, и вы, и я,
несомненно, много раз заявляли: «Это почта», услышав двойной стук и тарахтение
почтового ящика. В девяти случаях из десяти мы были правы, но в десятый раз это
оказывался хулиганивший мальчишка. Понимаете, о чем я?
– Да-а, – медленно протянул мистер Марвелл. – Но мне
непонятно, к чему вы клоните.
– Вот как? Впрочем, я сам не уверен, что все понимаю, но
начинаю видеть свет. Это как та палка, помнишь, Таппенс? Один ее конец
указывает в одну сторону, но другой всегда указывает в противоположную. Зависит
от того, держишь ли ты за нужный конец. Двери открываются, но они также и
закрываются. Люди поднимаются наверх, но также спускаются вниз.