С этими словами проводник опустил окно в коридор и начал
принимать от носильщика багаж Пуаро.
Пуаро позабавили виноватые нотки в голосе проводника.
Наверняка ему пообещали хорошие чаевые, если он больше никого не впустит в
купе. Однако даже самые щедрые чаевые бессильны помочь, если речь идет о
приказе директора компании.
Закинув чемоданы на полку, проводник вынырнул из купе:
– Все в порядке, мсье. Ваше место седьмое, верхняя полка.
Через минуту поезд отправляется. – Он кинулся в конец коридора.
Пуаро вернулся в купе.
– Где это видано, чтобы проводник сам втаскивал багаж! –
заметил он весело. – Сказать – не поверят!
Попутчик улыбнулся. Он, судя по всему, справился с
раздражением, видно, решил, что следует отнестись к этой неприятности
философски.
– Поезд, как ни странно, набит до отказа, – сказал он.
Раздался свисток дежурного, потом долгий тоскливый
паровозный гудок. Мужчины вышли в коридор.
На перроне прокричали:
– En voiture!
– Поехали, – сказал Маккуин.
Но они не тронулись с места. Свисток раздался вновь.
– Слушайте, сэр, – сказал вдруг молодой человек, – может, вы
хотите ехать на нижней полке – знаете ли, удобнее и все такое… Пожалуйста, мне
совершенно все равно, где ехать.
«Приятный молодой человек», – подумал Пуаро.
– Нет, нет, что вы, – запротестовал он, – мне бы не хотелось
вас стеснять…
– Право, мне совершенно…
– Но мне неловко…
Последовал обмен любезностями.
– Я проведу здесь всего одну ночь, – объяснил Пуаро. – В
Белграде…
– Понятно. Вы сходите в Белграде?
– Не совсем так. Видите ли…
Вагон дернуло. Мужчины повернулись к окну – стали смотреть,
как мимо них проплывает длинный, залитый огнями перрон.
«Восточный экспресс» отправился в трехдневное путешествие по
Европе.
Глава 3
Пуаро отказывает клиенту
На другой день Эркюль Пуаро явился в вагон-ресторан к обеду
с небольшим опозданием. Встал он рано, завтракал чуть не в полном одиночестве,
потом все утро изучал записи по делу, из-за которого его вызвали в Лондон.
Своего спутника он почти не видел.
Мсье Бук – он уже сидел за столиком – приветственно помахал
рукой, приглашая своего друга занять место напротив него. Вскоре Пуаро понял,
за какой стол он попал, – его обслуживали первым и подавали самые лакомые
блюда. Еда тут, надо сказать, была удивительно хороша.
Мсье Бук позволил себе отвлечь внимание от трапезы лишь
тогда, когда они перешли к нежному сливочному сыру. Мсье Бук был уже на той
стадии насыщения, когда тянет философствовать.
– Будь у меня талант Бальзака, – вздохнул он, – я бы
обязательно описал вот это! – И он обвел рукой ресторан.
– Неплохая мысль, – сказал Пуаро.
– Вы со мной согласны? Кажется, такого в литературе еще не
было. А между тем в этом есть своя романтика, друг мой. Посмотрите – вокруг нас
люди всех классов, всех национальностей, всех возрастов. В течение трех дней
эти совершенно чужие друг другу люди неразлучны – они спят, едят под одной
крышей. Проходит три дня, они расстаются с тем, чтобы никогда больше не
встретиться, и каждый идет своим путем.
– Однако, – сказал Пуаро, – представьте какой-нибудь
несчастный случай…
– Избави бог, мой друг…
– Я понимаю, что, с вашей точки зрения, это было бы весьма
нежелательно. И все же давайте хоть на минуту представим себе такую
возможность. Предположим, что всех людей, собравшихся здесь, объединила, ну,
скажем, к примеру, смерть.
– Не хотите ли еще вина? – предложил мсье Бук и поспешно
разлил вино по бокалам. – Вы мрачно настроены, мой друг. Наверное, виновато
пищеварение.
– Вы правы в одном, – согласился Пуаро, – мой желудок мало
приспособлен к сирийской кухне.
Он отхлебнул вина. Откинулся на спинку стула и задумчиво
окинул взглядом вагон. В ресторане сидели тринадцать человек, и, как верно
подметил мсье Бук, здесь были представители самых разных классов и
национальностей. Пуаро внимательно их разглядывал.
За столом напротив сидели трое мужчин. Ресторанный официант
с присущим ему безошибочным чутьем распознал мужчин, путешествующих в одиночку,
и собрал их за один столик. Смуглый верзила итальянец смачно ковырял в зубах.
Напротив него сидел тощий прилизанный англичанин с брюзгливым невозмутимым
лицом типичного слуги из хорошего дома. Рядом с англичанином развалился
огромный американец в пестром пиджаке – скорее всего коммивояжер.
– В нашем деле главное – размах, – говорил он зычным
гнусавым голосом.
Итальянец, вытащив изо рта зубочистку, размахивал ею.
– Ваша правда. И я то же говорю, – сказал он.
Англичанин поглядел в окно и откашлялся. Пуаро перевел
взгляд в глубь вагона. За маленьким столиком сидела прямая как палка, на
редкость уродливая старуха. Однако уродство ее было странного характера – оно
скорее завораживало и притягивало, чем отталкивало. Ее шею обвивали в несколько
рядов нити очень крупного жемчуга, причем, как ни трудно было в это поверить,
настоящего. Пальцы ее были унизаны кольцами. На плечи накинута соболья шуба.
Элегантный бархатный ток никак не красил желтое жабье лицо.
Спокойно и вежливо, но в то же время властно она
разговаривала с официантом:
– Будьте добры, позаботьтесь, чтобы мне в купе поставили
бутылку минеральной воды и большой стакан апельсинового сока. И распорядитесь,
чтобы к ужину приготовили цыпленка – никакого соуса не нужно – и отварную рыбу.
Официант почтительно заверил ее, что все будет исполнено.
Она милостиво кивнула ему и встала. Взгляд ее на мгновение остановился на Пуаро
и с подлинно аристократической небрежностью скользнул по нему.
– Это княгиня Драгомирова, – шепнул ему мсье Бук, – она
русская. Ее муж еще до революции перевел все свои капиталы за границу.
Баснословно богата. Настоящая космополитка.
Пуаро кивнул. Он был наслышан о княгине Драгомировой.
– Незаурядный характер, – сказал мсье Бук. – Страшна как
смертный грех, но умеет себя поставить. Вы согласны?
Пуаро был согласен.
За другим столиком, побольше, сидели Мэри Дебенхэм и еще две
женщины. Высокая, средних лет особа в клетчатой блузе и твидовой юбке, с
желтыми выцветшими волосами, собранными на затылке в большой узел, – прическа
эта совершенно не шла к ее очкам и длинному добродушному лицу, в котором было
что-то овечье, – внимательно слушала третью женщину, толстую пожилую американку
с симпатичным лицом. Та медленно и заунывно рассказывала что-то, не
останавливаясь даже, чтобы перевести дух: