– Почему вы должны были бы знать? – спросил я.
– Я всегда все знаю. Я просто чувствую, что это моя
обязанность. Кэйлеб проповедует правильные идеи и отправляет требы. Это
обязанность священника, но я думаю, что обязанность его жены – знать, что
думают и чувствуют люди, даже если жена ничего не может сделать. А я не имею ни
малейшего представления, чей ум оказался…
Она внезапно прервала свою речь, уклончиво добавив:
– К тому же это очень глупые письма.
– А вы… э-э… вы тоже что-то получили?
Я задал вопрос с известной долей робости, но миссис
Дан-Кэлтроп ответила совершенно естественным тоном, лишь ее глаза стали чуть
шире:
– О да, два… нет, три. Я забыла, что именно в них
говорилось. Что-то очень глупое о Кэйлебе и школьной учительнице, так, кажется.
Совершенная ерунда, потому что Кэйлеб не имеет склонности к флирту. Он никогда
этим не занимался. Он вполне доволен церковной работой.
– Конечно, – сказал я. – О, конечно.
– Кэйлеб стал бы святым, – сказала миссис
Дан-Кэлтроп, – если бы не был слишком уж умным.
Я оказался не в состоянии подобрать ответ на подобную
критику, но это было и ни к чему, так как миссис Дан-Кэлтроп продолжала
говорить, непостижимым образом вновь перескочив от своего мужа к письмам:
– Существует ведь множество вещей, о которых могло бы
говориться в этих письмах, но этого нет. И это весьма странно.
– Я бы вряд ли сказал, что они страдают избытком
сдержанности, – бросил я резко.
– Да, но не похоже, чтобы автор знал что-нибудь.
Что-нибудь реальное.
– Вы полагаете?
Прекрасные блуждающие глаза обнаружили меня.
– Да, конечно, ведь у всех нас есть множество
прегрешений, какие-то постыдные секреты. Почему этот сочинитель не использует
их? – Она помолчала, а потом внезапно спросила: – Что говорилось в вашем
письме?
– Там утверждалось, что моя сестра мне не сестра.
– А она вам сестра?
Миссис Дан-Кэлтроп задала вопрос с непринужденным, дружеским
интересом.
– Конечно, Джоанна мне сестра.
Миссис Дан-Кэлтроп кивнула.
– Это как раз и подтверждает то, что я имела в виду.
Осмелюсь сказать, существует другое…
Ее чистые, нелюбопытные глаза смотрели на меня задумчиво, и
я внезапно понял, почему весь Лимсток побаивается миссис Дан-Кэлтроп.
В жизни каждого есть нечто тайное, и каждый надеется, что об
этом никто никогда не узнает. Но я почувствовал, что миссис Дан-Кэлтроп
действительно знает все.
И в этот раз я испытал истинное наслаждение, когда сердечный
голос Айми Гриффитс прогудел:
– Привет, Мод! Рада, что наконец-то вас встретила. Я
хочу предложить изменить день распродажи рукоделий. Доброе утро, мистер Бартон.
Она продолжала:
– Я должна сейчас заскочить к бакалейщику, оставить
заказ, потом я пойду в институт, вам это подходит?
– Да-да, это будет просто замечательно, – ответила
миссис Дан-Кэлтроп.
Айми Гриффитс вошла в лавку.
Миссис Дан-Кэлтроп сказала:
– Бедняжка!
Я был в недоумении. Неужели она жалеет Айми?
Она тем временем продолжила:
– Знаете, мистер Бартон, я действительно боюсь…
– Вы об этих письмах?
– Да, видите ли, в них есть намерение… в них должно
быть намерение… – Она замолчала, сбившись с мысли, прищурилась. Потом
заговорила медленно, словно решая загадку: – Слепая ненависть… да, слепая
ненависть. Но даже слепой человек может попасть кинжалом в сердце, если ему
выпадет шанс… И что случится тогда, мистер Бартон?
Мы узнали это еще до того, как закончился следующий день.
…Патридж, которая просто-таки наслаждалась разного рода
трагедиями, в очень ранний утренний час вошла в комнату Джоанны и со всеми
подробностями сообщила, что миссис Симмингтон накануне днем покончила жизнь
самоубийством…
Джоанна, стряхнув остатки сна, села в постели, мгновенно и
окончательно проснувшись.
– О Патридж, какой ужас!
– Действительно ужас, мисс. Безнравственно лишать себя
жизни. Хотя тут, конечно, не без того, что ее довели до этого, бедняжку.
Джоанна поняла намек. Ее едва не затошнило.
– Нет… – Ее глаза задавали Патридж вопрос, и
Патридж кивнула.
– Именно так, мисс. Одно из этих грязных писем.
– Как это отвратительно! – сказала Джоанна. –
До жути отвратительно! И все-таки я не понимаю, почему она должна убивать себя
из-за подобного письма.
– Если только написанное в нем не было правдой, мисс.
– А что в нем было?
Но этого Патридж не могла или не хотела сказать. Джоанна
вошла ко мне, бледная и потрясенная. Все это казалось тем более страшным, что
мистер Симмингтон был не тем человеком, с которым хоть как-то можно связать
представление о трагедии.
Джоанна высказала мысль, что мы должны предложить Меган
переехать к нам на день-два. Элси Холланд, сказала Джоанна, может быть, и
хороша для детей, но это такая особа, которая почти наверняка доведет Меган до
сумасшествия.
Я согласился. Я представил Элси Холланд, произносящую
пошлость за пошлостью и предлагающую бесчисленные чашки чая. Доброе создание,
но совсем не то, что нужно Меган.
Мы поехали к Симмингтонам после завтрака. Мы оба немножко
нервничали. Наш приход мог выглядеть как явное и отвратительное любопытство. К
счастью, мы встретили Оуэна Гриффитса, возвращавшегося от Симмингтонов. Он
приветствовал меня вполне сердечно, и его обеспокоенное лицо прояснилось.
– О, привет, Бартон, рад вас видеть. Я боялся, что это
произойдет рано или поздно. И вот это случилось. Проклятое дело!
– Доброе утро, доктор Гриффитс, – сказала Джоанна
тем голосом, каким она обычно говорила с нашими глухими тетушками.
Гриффитс подскочил от испуга и покраснел.
– О… о, доброе утро, мисс Бартон.
– Я подумала, – пояснила Джоанна, – что,
может быть, вы меня не заметили.
Оуэн Гриффитс покраснел еще гуще. Его охватило отчаянное
смущение.
– Я… извините… я сосредоточился… нет, это не так.
Джоанна безжалостно продолжила: