Мне было холодно, ветер хлестал в лицо. Вокруг
летал пепел, искры гасли о мое платье. Люди бегали с ведрами воды. Люди вопили.
Я разглядела крошечные фигурки в окне огромного дома; они выкидывали вещи в
темную толпу, прыгавшую внизу. Вот полетела огромная картина, словно темная
почтовая марка, и люди кинулись ее ловить.
Вся просторная площадь была заполнена теми,
кто глазел, кричал и стонал, и теми, кто стремился помочь. С верхних этажей
полетели стулья. Из одного окна тяжело повисла большая смятая шпалера.
– Где мы? Ответь.
Я присмотрелась к одежде тех, кто пробегал
мимо. Мягкие ниспадающие платья прошлой эпохи, до появления корсетов, а на
мужчинах камзолы с большими карманами! Даже рубашка на человеке, растянувшемся
на носилках, обгоревшая и покрытая кровью, была с мягкими пышными рукавами.
Солдаты носили свои шляпы с широкими полями
чуть набок. К пожарищу подъехали большие неуклюжие скрипучие кареты, дверцы с
шумом распахнулись, и оттуда повыскакивали люди, чтобы помочь. Это был десант
из простолюдинов и благородных господ.
Стоявший неподалеку от меня человек снял с
себя тяжелый камзол и набросил на плечи поникшей рыдающей женщины, чье платье
было похоже на длинную лилию из мягкого шелка, просторный камзол закрыл
оголенную замерзшую шею.
– Разве тебе не хочется зайти
внутрь! – сказал Стефан, окидывая меня злобным взглядом. Он дрожал. Он не
остался безучастным к тому, что вызвал сам! Он дрожал, но в то же время его терзала
ярость. Я по-прежнему держала скрипку, не собираясь расставаться с ней. –
Ну же, разве ты не хочешь посмотреть?
Люди толкали, пихали нас и, видимо, не
замечали, и все же толчки были такие, словно мы существовали из плоти и крови в
их мире, хотя очевидно, что это было не так; такова, видимо, природа иллюзии:
обманчивая осязаемость, такая же реальная, как рев пожара.
Люди бегали вокруг горящего дома, а затем к
нам приблизился удивительный человек, маленький, рябой, седовласый, неряшливый
и в то же время очень властный и сердитый. Он подошел и уставился маленькими
круглыми черными глазками на Стефана.
– Боже мой, – сказала я, – я
знаю, кто вы. – Секунду он оставался в тени, стоя спиной к пламени, затем
переместился так, что огонь высветил его хмурое лицо.
– Стефан, зачем мы здесь? –
разгневанно поинтересовался человек. – Почему все это снова происходит?
– Она забрала мою скрипку,
Маэстро! – сказал Стефан, с трудом стараясь говорить ровным
голосом. – Она ее забрала.
Маленький человечек покачал головой, а когда
осуждающе отступил назад, толпа поглотила его, моего ангела-хранителя, моего
Бетховена.
– Маэстро! – вскричал Стефан. –
Маэстро, не покидайте меня!
Это Вена. Это другой мир. То, что я вижу, не
сон: пламя под облака, ведра с водой, мокрая мостовая, в которой отражается
пожар, люди, поливающие огонь водой, вещи, передаваемые из окон: беспорядочная
череда зеркал, подсвечников, звенящей утвари, переходящей от одного к другому
человеку на приставных лестницах.
Из нижнего окна вырвался огонь. Лестница
повалилась. Крики. Какая-то женщина сгибается пополам и истошно ревет.
Сотни людей кидаются вперед, но тут же
вынуждены отпрянуть, когда тот же самый огонь брызжет из всех нижних окон. Дом
вот-вот взорвется. Высокая крыша буквально сожрана огнем! Мне в лицо ударяет
порыв ветра, несущий сажу и искры.
– Маэстро! – в панике кричит Стефан,
но тот уже скрылся.
Он повернулся разъяренный, убитый горем,
жестом позвал меня за собой.
– Идем, ты ведь хочешь увидеть пожар, а
еще тебе следует посмотреть, как я впервые чуть не умер ради того, что ты
украла у меня, идем…
Мы вошли внутрь.
Вестибюль с высоким потолком был заполнен
дымом. По этой причине арочные своды над нами казались призрачными, но в
остальном реальными, такими же реальными, как полный гари воздух, от которой мы
задохнулись.
Нарисованный языческий рай на потолке,
рассекаемый одной аркой за другой, был населен божествами, стремившимися, чтобы
их снова было видно, чтобы ослеплять своим цветом, своим телом и крыльями.
Огромная лестница была отделана белым мрамором, выпуклая балюстрада, Вена,
барокко, рококо, тут не нашлось места ни для парижского изящества, ни для
английской строгости, нет, это была Вена – почти русская в своей чрезмерности.
А вот кто-то свалил статую на пол, и я вижу
разбившееся мраморное одеяние, разрисованное дерево. Вена на передних подступах
Западной Европы, а это один из ее величественных дворцов.
– Да, ты правильно определила, –
сказал он, и губы его дрогнули. – Мой дом, мой дом! Отцовский дом. –
Его шепот внезапно потонул в топоте ног и треске.
Все, что нас окружало, вскоре тоже почернеет:
эти высокие портьеры из кроваво-красного бархата и эта позолоченная отделка.
Куда ни взгляни, я везде видела дерево – раскрашенное под золото и гипс дерево,
резное дерево в венском стиле, дерево, которое будет гореть, источая
характерный запах, как будто никто и не украшал эти стены картинами домашнего
блаженства и военных побед в прямоугольных рамах из недолговечного материала.
Жар взорвал толпу, живущую на разрисованных
стенах, рифленые колонны, римские своды. Даже своды сделаны из дерева, оно
просто раскрашено под мрамор. Разумеется. Это не Рим. Это Вена.
Посыпалось стекло. Осколки летели, кружась и
смешиваясь с искрами вокруг нас.
По лестнице с грохотом мчались мужчины на полусогнутых
ногах, выставив в стороны локти, они тащили огромное бюро из слоновой кости,
серебра и золота, чуть не уронили его, но потом с криками и руганью вновь
подхватили.
Мы оказались в огромном зале. О Господи, какое
великолепие, но его уже не спасти. Пожар слишком далеко продвинулся, пламя
чересчур ненасытно.
– Стефан, идем сейчас же! – Чей это
голос?
Повсюду слышен кашель, мужчины и женщины
кашляли так, как когда-то кашляла она, моя мать, только здесь был дым,
настоящий густой ужасающий дым разрушительного пожара. Дым спускался вниз, хотя
ему полагалось оставаться под потолком.
Я увидела Стефана – не того, что был рядом, не
того, что впился мне в плечо твердой рукой, не того призрака, что не отходил от
меня ни на шаг, словно возлюбленный. Я увидела живого Стефана, воспоминание о
нем, запечатленное плотью и кровью, в белой рубашке с жабо и высоким
воротником, в жилете. Вся одежда в саже, в другом конце этого зала он разбил
стекло большого шкафа и, выхватывая из него скрипки, передавал какому-то человеку,
а тот следующему – и так по цепочке, пока скрипка не исчезала в окне.
Сам воздух здесь был врагом, огненным,
зловещим.