Мне приснились Лев и Челси, будто я с ними
устроила ссору в кафе, и Лев все время приговаривал: «Как много лжи, сплошной
лжи». Я поняла, что он подразумевает: он и Челси… и она такая расстроенная,
такая добрая, любящая его, жаждущая его… А ведь она была моей подругой. Потом
вдруг вернулись самые ужасные воспоминания: гневные речи отца, плач мамы в этом
доме, из-за нас, а я так к ней и не подошла… И все это слилось со сном. Скрипка
пела и пела, стремясь вызвать боль, как это умел делать только Чайковский,
мучительную боль, ало-красную, сладостную и яркую.
Довести меня до сумасшествия? Не выйдет! Но
почему ты хочешь, чтобы я страдала, почему ты хочешь, чтобы я вспоминала все
это, почему ты играешь так красиво, когда я вспоминаю?
А вот и море.
Боль слилась со сном; мама читает мне стишок
на ночь из старой книги: «Цветочки кивают, тени ползут, над холмом загорается
звездочка».
[14]
Боль слилась со сном.
Боль слилась с его изумительной музыкой.
Глава 8
В гостиной оказалась мисс Харди. Когда я
вошла, Алфея как раз расставляла кофейные чашки.
– При обычных обстоятельствах мне бы и в
голову не пришло беспокоить вас в такой час, – сказала мисс Харди, чуть
приподнимаясь, когда я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку. На ней было
платье персикового цвета, которое очень ей шло, седые волосы уложены в
идеальные и в то же время послушные локоны. – Но, видите ли, он попросил
об этом. Он особо подчеркнул, что нужно пригласить вас. Он так уважает вас за ваш
музыкальный вкус и за ту доброту, что вы к нему проявили.
– Мисс Харди, я еще не совсем проснулась,
а потому плохо соображаю. Проявите ко мне снисхождение. О ком это мы сейчас
говорим?
– О вашем друге, скрипаче. Я понятия не
имела, что вы с ним знакомы. Как я уже сказала, я бы не стала просить вас
появиться на людях в такое время, но он сказал, что вы захотите прийти.
– Куда? Я не совсем поняла, простите.
– В часовню за углом сегодня вечером. На
маленький концерт.
– Вот как.
Я опустилась на стул.
Часовня.
Я вдруг с удивлением увидела все знакомые
предметы в часовне, будто внезапная вспышка осветила безвозвратно потерянные до
этой секунды детали. Я увидела ее не теперешней, после Второго Ватиканского
Собора и радикальных переделок, а такой, какой она была прежде, когда мы все
вместе ходили на мессу. Когда нас за ручки водила туда мама, Роз и меня.
Должно быть, вид у меня был растерянный. Я
вдруг услышала пение на латыни.
– Триана, если вас это расстраивает, то я
просто скажу ему, что вам еще слишком рано появляться в обществе.
– Так он собирается играть в
часовне? – спросила я. – Сегодня вечером. – Я кивнула
одновременно с ней. – Небольшой концерт? Что-то вроде сольного
выступления.
– Да, на нужды здания. Вы сами знаете, в
каком плохом оно состоянии. Нужна краска, нужна новая крыша. Вам все это
известно. Мы все немного удивились. Он просто зашел в офис нашего Союза и
заявил, что хочет выступить. Дать концерт, а все вырученные средства передать
на нужды здания. Мы никогда о нем не слышали. Но как он играет! Только русский
способен на такую игру. Разумеется, он назвался эмигрантом. Он никогда не был в
теперешней России, в чем не приходится сомневаться: вид у него совершенно
европейский. Но только русский способен так играть.
– Как его зовут? Мисс Харди удивилась.
– Я думала, вы знакомы, – заговорила
она еще мягче, озабоченно хмурясь. – Простите меня, Триана. Он сказал нам,
что вы его знаете.
– Так и есть, я знаю его очень хорошо.
Думаю, это чудесно, что он будет играть в часовне. Но мне неизвестно его имя.
– Стефан Стефановский, – тщательно
выговаривая каждый звук, произнесла она. – Я выучила наизусть, сначала
записала и уточнила с ним каждую букву. Русские имена. – Она повторила его
имя, сделав ударение на первом слоге. – Этот человек, бесспорно, обладает
шармом, и не важно, есть ли у него в руках скрипка или нет. Темные брови, очень
прямые, необычная прическа, по крайней мере для этого времени: классические
музыканты предпочитали другую длину волос. Я улыбнулась.
– Все теперь переменилось. Как странно,
но длинные волосы теперь носят рок-звезды, а не классические музыканты. А самое
странное то, что, вспоминая все концерты, на которых я когда-либо
бывала, – даже самый первый, Исаака Стерна, – я не могу, знаете ли,
припомнить, чтобы те музыканты носили длинные волосы.
Миссис Харди начала проявлять беспокойство.
– Очень приятно, – вновь заговорила
я, стараясь собраться с мыслями. – Значит, вы сочли его красивым?
– Все наши дамы потеряли головы, как
только он ступил через порог! Такие эффектные манеры. К тому же акцент. А когда
он приложил к плечу скрипку, приложил к струнам смычок и начал играть, то, мне
кажется, на улице остановилось движение.
Я рассмеялась.
– Нам он сыграл что-то совсем
другое, – продолжила миссис Харди, – не то, что играл… – Она
вежливо замолкла, потупив глаза.
– …В ту ночь, когда вы нашли меня здесь с
Карлом, – договорила за нее я.
– Да.
– То была красивая музыка.
– Да, наверное, хотя, откровенно говоря,
я не прислушивалась.
– Вполне понятно.
Внезапно она смутилась, засомневавшись в
уместности своих слов.
– Закончив играть, он очень высоко
отозвался о вас: сказал, что вы принадлежите к тем редким людям, которые
действительно понимают его музыку. И это все было сказано целой толпе
очарованных женщин всех возрастов, включая половину Младшей лиги.
Я рассмеялась. Просто для того, чтобы она не
чувствовала себя не в своей тарелке. И на секунду представила себе женщин,
молодых и старых, падающих в обморок при виде этого призрака.
Но какой поразительный поворот событий. Я имею
в виду это приглашение.
– В какое время сегодня, мисс
Харди? – поинтересовалась я. – Когда он будет играть? Я не хочу
пропустить начало.
Она смотрела на меня секунду, испытывая
замешательство, а затем с огромным облегчением принялась выкладывать
подробности.
Я отправилась на концерт за пять минут до
начала.