Марианна умоляла Карло отпустить ее в Рим. С самого первого
момента, как мать услышала о том, что Тонио получил ангажемент в театре
Аржентино, она просила позволения поехать. Но Карло все время упорно отказывал
ей, и теперь она очень больна и не выходит из своих покоев.
"Конечно, в заявлении о том, что она больна, есть доля
правды, — писала Катрина, — но я думаю, ты понимаешь, что это болезнь
души. При всех недостатках твоего брата, он всегда был очень внимателен к ней.
Вообще, это, кажется, первая серьезная размолвка между супругами".
Тонио отложил письмо в сторону.
Паоло ждал его, мальчик был чем-то очень напуган, и Тонио
понимал, что сейчас нужен маленькому флорентийцу. Однако целое мгновение он был
просто не в состоянии говорить.
Она хотела приехать! Он никогда, никогда не мечтал об этом,
и теперь ему казалось, что тонкая мембрана, разделявшая их жизни, вдруг
треснула, и нежное, жутковатое, опьяняющее чувство стало просачиваться сквозь
нее. Никогда за все эти годы он не ощущал так резко и отчетливо ее присутствие,
не чувствовал запах ее кожи, даже шелковистость волос. Ему казалось, что она
плачет у него на плече, сердится и пытается его обнять.
Эти ощущения были такими сильными и такими необычными, что
он неожиданно для себя вскочил на ноги и сделал несколько шагов по комнате.
— Тонио! — одернул его Паоло. — Ты не
представляешь, что говорят там, в кофейнях! Тонио, это ужасно...
— Тс-с-с, не сейчас, — прошептал он.
Но мембрана уже начала восстанавливаться, снова отделяя мать
от него, относя ее со всей ее любовью и мукой куда-то далеко-далеко, в ту,
другую жизнь, где ему больше нет места. А что, если бы он был заурядным певцом?
Что бы в таком случае означало для него ее желание приехать сюда?
«Ты дурак, — выбранил он себя. — Стоит им
протянуть к тебе руку, как ты тут же распахиваешь перед ними душу!»
Он стряхнул с себя эти мысли и, повернувшись к Паоло, взял
его за плечи, а потом приподнял ему подбородок:
— Ну что там? Расскажи. Неужели все так плохо?
— Тонио, ты не представляешь себе, что они говорят! Они
считают Беттикино самым великим певцом в Европе. Они говорят, что твое
выступление на одной сцене с Беттикино — это оскорбление всему обществу!
— Паоло, они всегда говорят что-нибудь подобное, —
ласково, успокаивающе произнес Тонио. Вытащил платок и вытер слезы с лица
мальчика.
— Нет же, Тонио! Они говорят, что ты никто и ниоткуда!
Что это все ложь насчет того, что ты — великородный венецианец. Говорят, что
тебя наняли из-за твоей внешности. Говорят, что Фаринелли, когда он начинал,
называли мальчиком — il ragazzo, а тебя будут назвать la ragazzina — девочкой!
А если девчонка, говорят они, не сможет петь, мы скинемся, чтобы запереть ее в
каком-нибудь монастыре, где ее все равно некому будет слушать!
Тонио невольно расхохотался.
— Паоло, это же такая чушь! — воскликнул он.
— Ты бы их только послушал, Тонио!
— Все это означает, — объяснил Тонио, убирая
волосы мальчика со лба, — что на премьере театр будет полон.
— Нет, нет, Тонио, они просто не будут тебя слушать!
Этого боится синьора Бьянка! Они будут кричать, выть, топать ногами. Они не
хотят оставить тебе ни одного шанса.
— Это мы еще посмотрим! — прошептал Тонио и тем не
менее забеспокоился, не заметил ли Паоло, как он побледнел. Он был уверен в
том, что побледнел.
— Тонио, что нам делать? Синьора Бьянка говорит, что
когда они в таком настроении, то запросто могут вообще закрыть театр! А всему
виной синьора Гримальди — зачем она все это начала? Она приехала в город и
заявила, что ты пел лучше Фаринелли. После этого они и заговорили о Фаринелли.
— Синьора Гримальди? — переспросил Тонио тихим
голосом. — Но кто такая синьора Гримальди?
— Да ты знаешь ее, Тонио! Она же без ума от тебя! В
Неаполе она всегда сидела в первом ряду, когда ты пел. А теперь вот заварила
всю эту кашу. И прошлой ночью на приеме у английского посла она всем, всем
твердила, что ты самый великий певец со времен Фаринелли и что она сама слышала
Фаринелли в Лондоне. Ну и понятно, что теперь говорят римляне: как это какая-то
англичанка будет им указывать!
— Постой, Паоло! Да кто она? Как она выглядит?
— Ну, блондинка такая, с пушистыми волосами. Да ты ее
знаешь, Тонио! Она еще была замужем за двоюродным братом графини, а теперь
разбогатела и все время только и делает, что рисует...
Тонио так переменился в лице, что Паоло умолк на секунду. Но
потом снова, захлебываясь, заговорил:
— Тонио! Они говорили гадости и до ее приезда, а теперь
их слушать просто невозможно! Синьора Бьянка говорит, что толпа может просто
закрыть театр!
— Так она в Риме! — не слушая его, прошептал
Тонио.
— Ну да, в Риме. Но лучше бы она была в Лондоне! —
заявил Паоло. — Сейчас она с маэстро Гвидо.
Взгляд Тонио тут же переметнулся на Паоло:
— Что ты имеешь в виду под словами: «Она с маэстро
Гвидо»?
— Что они на вилле графини, — пожал плечами
Паоло. — Она туда вселяется. Но что все-таки нам делать?
— Не вести себя глупо, — пробормотал Тонио. —
Здесь нет ее вины. Все переполошились из-за оперы, вот и все. Если бы они не
говорили этого, они бы...
Тонио вдруг резко развернулся и протянул руку к камзолу.
Поправил кружева у шеи и направился к армуару за шпагой.
— Куда это ты собрался? — спросил Паоло. —
Тонио, что же нам делать?
— Паоло, Беттикино ни за что не позволит им закрыть
театр, — доверительным тоном произнес Тонио. — В противном случае он
останется без работы.
* * *
Время близилось к вечеру, когда он добрался до виллы
графини, расположенной сразу за южной окраиной Рима.
В саду деловито работали ножницами садовники, превращая
вечнозеленые кустарники в птиц, львов и оленей. Газоны в лучах заходящего
солнца казались зелеными и безупречно чистыми, и повсюду — на прямоугольниках
срезанной травы, на пересечении дорожек, под стволами маленьких, идеально
округлых деревьев — журчали фонтаны.
Тонио прошел в музыкальный салон, стены которого недавно
были обклеены новыми обоями, и увидел клавесин под белоснежным покрывалом.