Он резко отвернулся, будто пронзенный болью. Но ему не нужно
было ни ее сочувствие, ни ее участие. Ему было ровным счетом все равно, какие
она испытывала к нему чувства. Предавшись своему страданию, он довольно долго
сохранял молчание, и все это время его грустный и безразличный взор был устремлен
в сторону кухни. В выражении его лица и в манере держаться было нечто такое,
что невозможно выразить словами.
— Гиффорд, — наконец произнес он. — Гиффорд,
скажи… Каким ты меня находишь. Хорош ли я для тебя? — Он вновь повернулся
к ней лицом. — Посмотри на меня.
Он резко склонил голову, собираясь ее поцеловать, причем
сделал это с такой стремительностью, с какой только пернатые способны добраться
до вожделенного водопоя. И вновь ее окатила волна теплого приятного аромата, на
сей раз напоминавшего запах какого-то животного. Подобным образом пахнут собаки
и птицы, когда их вытаскивают из клетки. Его губы закрыли ей рот, а ладони
обвили шею. Она почувствовала, как его большие пальцы нежно скользнули по ее
подбородку, потом по щекам. И ей захотелось убежать, скрыться, замкнуться в
своем внутреннем мире, чтобы оградить себя от всякой боли. Она почувствовала
томительно-приятное тепло, разливающееся внизу живота, и хотела сказать: «Этому
никогда не бывать», но не смогла вымолвить ни слова. Гиффорд поняла, что оказалась
полностью в его власти. Он убаюкал ее своими нежными ласками, пальцами, которые
поглаживали ей шею и лежали прямо на горле. По телу пробежали мурашки — по
спине, по плечам и рукам, до самых кончиков пальцев. Господи, кажется, она
вот-вот упадет в обморок. Она теряла сознание.
— Нет, нет, дорогая, я не причиню тебе боли, — как
бы в ответ на ее страхи проговорил ночной посетитель. — Гиффорд, милая,
моей победе будет грош цена, если я заставлю тебя страдать.
Его слова прозвучали как песня. Ей казалось, что она даже
слышала мелодию, которая будто изливалась из него во мрак комнаты. Он целовал
ее снова и снова. Пальцы, покоившиеся на ее горле, не сдавливали его. Тем не
менее она дрожала. Гиффорд не сразу осознала, что невольно положила руки ему на
грудь. Конечно, она не смогла бы с ним справиться. Не смогла бы даже сдвинуть
его с места. Ведь он все-таки мужчина и, без сомнения, намного сильнее ее.
Всякие попытки с ее стороны отстраниться от него были бы тщетны. Внезапно ее
тело охватило такое сильное и до боли приятное ощущение, что она сотряслась в
сладостном спазме — можно сказать, достигла вершины, если бы за ней не
последовало множество других таких же вершин. А когда вы достигаете множества
вершин, это уже не победа, а, наоборот, верное поражение. Нечто вроде сдачи в
плен противнику.
— Пусти меня, — с истинно детским простодушием
произнес он. — Позволь мне войти в тебя. Ты создана для меня. И должна
принадлежать мне.
Он отпустил ее, потом снова подхватил и ласково поднял на
руки. В следующий миг она ощутила под собой холодный пол. Глаза ее оставались
открытыми, и она молча наблюдала за тем, как он стаскивает с нее шерстяные
чулки. И в это мгновение Гиффорд вдруг ни с того ни с сего подумала, что свитер
может оказаться слишком колючим. Интересно, каково это обнимать человека,
облаченного в одежду из грубой шерсти? Шелковые волосы приятно щекотали ей
лицо. Она все ощущала и слышала, но не могла издать ни звука. В этом был
виноват запах. Он напрочь лишал ее сил, путал мысли в голове.
— Нет, я не позволю этому случиться, — с трудом
выдавила из себя Гиффорд. — Ее голос прозвучал словно издалека. В нем не
ощущалось ни силы, ни даже какого-либо искреннего желания говорить. —
Уходи, Лэшер, оставь меня, — продолжала она все тем же безвольным
тоном. — Я тебе говорю. И Стелла говорила маме…
Она потеряла мысль на лету. А в памяти мгновенно возникло
видение из далекого прошлого. Это была юная Дейрдре, ее старшая двоюродная
сестра. Когда-то она забралась на высокий дуб. И там, откинувшись назад и
сомкнув веки, предавалась любовным утехам с каким-то мужчиной. Помнится, на ней
было коротенькое цветастое платье, не способное скрыть от посторонних глаз
творимый ею грех. Гиффорд стояла под деревом и была свидетелем Дурных Мыслей и
Порочных Прикосновений. Свидетелем экстаза! Тогда она впервые увидела во всей
красе мужскую плоть, которая сливалась с лоном женщины.
— Избави нас от зла, — прошептала она.
За сорок шесть лет жизни подобным образом прикасался к ней
только один мужчина. Только один мужчина мог так неловко срывать с нее одежду,
будь то в шутку или всерьез. Только он мог вонзать в нее свой член и целовать
ей горло. То, что происходило с ней теперь, не было плодом воображения. Она
явственно ощущала в себе мужскую плоть, которая проникала все глубже и глубже.
Да, именно плоть, а не призрачную субстанцию.
«Господи, я не могу!.. Господи, помоги мне!»
— Ангел Господень, мой святой хранитель…
Слова сорвались у нее с языка сами по себе. Она с ужасом
вдруг поняла, что, несмотря на то что не давала согласия на подобные действия с
его стороны, она тем не менее даже не пыталась оказать ему сопротивление. И
вдруг ее поразила страшная мысль: что скажут люди, узнав, что она даже не
боролась за свою честь. А между тем все было именно так. Трусливая пассивность,
замешательство, вялые попытки схватить его за плечо и оттолкнуть, которые
всякий раз заканчивались безрезультатно — ее ладонь лишь безвольно
проскальзывала по гладкому ворсу его пиджака. А в конце концов, когда он
неистово ею овладел, она позволила волне экстаза захлестнуть ее целиком и
унести в море мрака, тишины и умиротворения.
— Зачем? Зачем ты это делаешь? — бормотала
Гиффорд.
Охватившее ее сладостное ощущение было сродни запаху,
исходившему от мужчины. Оно было таким сильным, что у нее даже закружилась
голова. Вместе с движениями мужского органа внутри ее тела все это создавало
впечатление чего-то чрезвычайно естественного, благостного и полноценного. В
какой-то миг ей показалось, что все закончилось, и она перевернулась на бок, но
вскоре поняла, что на самом деле даже не шевельнулась, а он продолжал в нее
вонзаться снова и снова.
— Милая моя Гиффорд, — пропел Лэшер. —
Удостой меня стать твоим женихом в горной долине, в круге. Будь моей невестой.
— Мне кажется… Мне кажется… Ты делаешь мне
больно, — с трудом вымолвила она. — О Господи! О Матерь Божья!
Помогите мне! Господи! Ну хоть кто-нибудь! Помогите!
И снова ее мольбы потонули в его поцелуе. И еще одна горячая
струя спермы излилась в ее лоно, после чего слегка вытекла наружу и расплылась
под ее телом. Гиффорд ощутила подъем очередной волны сладострастия, столь
сильной, что не смогла ей противостоять. Сначала ее подбросило вверх, потом
начало швырять из стороны в сторону.
— Помогите мне! Кто-нибудь…