— Тогда все в порядке. Теперь я свяжусь по радио с доктором.
Если я вам понадоблюсь, свистните в микрофон. Он это выдержит.
— Ладно.
Я освободил Пола от снаряжения, надеясь, что он вскоре
начнет приходить в себя. Но он не очнулся.
Он сидел, сутулясь, бормоча что-то с открытыми, но
остекленевшими глазами, и то и дело улыбался.
Хотел бы я знать, что с ним стряслось. Если давление и в
самом деле было снижено, он должен был прийти в себя почти мгновенно. Возможно,
надо снизить давление еще чуть-чуть, решил я.
Но…
А не погружался ли он раньше, еще до начала рабочего дня?
Продолжительность декомпрессии зависит от общего количества
времени, проведенного под водой в течение двадцатичасового периода, от общего
количества азота, усвоенного тканями, частично — головным и спинным мозгами.
Мог ли он погружаться, чтобы поискать что-нибудь, скажем, в иле, у основания
сломанной мачты, среди обломков старого затонувшего корабля? Возможно,
погружаться надолго, тщательно обыскивая все в тревоге? Зная, что сегодня предстоит
работать на берегу, зная, что в течение всего рабочего дня в ткани тела не
попадет ни молекулы азота? И вот неожиданная авария, и он должен рисковать. Он
делает вид, что все в порядке, возможно, даже поощряет новичка продолжить и
закончить работу. Отдыхает, пытается справиться с собой…
Очень может быть. В этом случае ценность декомпрессии,
проводимой Бартелми, исчезает. У него данные о времени и глубине погружения —
но только последнего погружения Пола. Черт побери, насколько я понимаю, он мог
побывать в нескольких точках, разбросанных в различных местах на дне океана.
Я нагнулся над ним, изучая зрачки его глаз, чтобы привлечь
внимание к себе.
— Как долго ты был утром под водой? — спросил я.
Он улыбнулся.
— Я не нырял, — ответил он затем.
— Мне нет дела до того, зачем ты нырял. Меня куда больше
заботит твое здоровье… Как долго ты был внизу? И на какой глубине?
Он покачал головой и повторил:
— Я не нырял.
— Черт бы тебя побрал! Я знаю, что ты нырял. Это было у
старого затонувшего корабля, да? Там где-то около двадцати фатомов. Но сколько
ты там пробыл? Час? Или еще дольше?
— Я не нырял, — настаивал он. — Это правда, Майк! Я не
нырял.
Я вздохнул, откинувшись назад. Быть может, он говорил
правду. Люди устроены по-разному. Возможно, что его особенности физиологии
сыграли такую шутку, и это был другой вариант — не тот, что предполагал я.
Однако, все это было так близко к истине… На мгновение я примерил его на место
поставщика камней, а Фрэнка — на место укрывателя краденого. Итак, я пришел к
Фрэнку со своей находкой, Фрэнк сообщил Полу о таком обороте дела, и тот,
забеспокоившись, отправился, пока все на станции спали, убедиться, что его
добро по-прежнему там, где он и предполагал. Во время неистовых поисков его
ткани накопили много азота, а затем произошло все остальное. И эта стройная
гипотеза поразила меня своей логичностью. Но коснись это меня, я нашел бы
способ прервать погружение. Я всегда мог соврать что-нибудь для того, чтобы
подняться наверх раньше срока.
— Ты не можешь вспомнить? — попытался я еще раз.
Он начал без особого воодушевления клясть все на свете, но
потерял последний энтузиазм после дюжины-другой слов. А затем он протянул:
— Почему ты не веришь мне, Майк? Я не нырял…
— Ладно, я верю тебе, — сказал я. — Все в порядке. Так что,
отдыхай.
Он потянулся и вцепился в мою руку.
— Значит, все прекрасно, — решил он.
— Ага.
— Все это так — как никогда не было прежде.
— С чего ты взял? — поинтересовался я.
— …прекрасное.
— О чем ты? — настаивал я.
— Ты знаешь, я никогда не притронусь ни к одному из них, —
сказал он в конце концов.
— Тогда в чем же дело? Ты знаешь?
— Проклятая красота… — сказал он.
— Что-то стряслось на дне? Что это было?
— Я не знаю. Уходи! Не зови это обратно. Все так, как должно
было быть. Всегда. Не та дрянь, что ты взял… Начало всех неприятностей…
— Прости, — сказал я.
— …это началось…
— Я знаю. Прости, — рискнул я. — Добытые вещи… не иметь…
— …говорено, — говорил он. — Растранжирь их…
— Я знаю. Прости. Но мы дали ему, — продолжал я.
— Ага, — отреагировал он: — Затем… О, господи!
— Алмазы… Алмазы в безопасности, — предположил я быстро.
— Дали ему… О, господи! Прости.
— Забудь. Скажи мне, что ты видел, — попросил я, пробуя
вернуть его к тому, о чем мне хотелось услышать.
— Алмазы… — сказал он.
Затем он разразился длинным и бессвязным монологом. Я
слушал. Снова и снова я говорил что-нибудь, чтобы возвращать его к теме
алмазов, все готовился бросить ему имя Руди Майерса. Ответы его оставались
фрагментарными, но в целом картина начала проясняться.
Я спешил, стараясь узнать как можно больше, пока не вернулся
Бартелми, чтобы продолжить декомпрессию. Я боялся, что Пол неожиданно протрезвеет
— именно таким образом и срабатывает декомпрессия, если вы не ошиблись в
диагнозе. Он и Майк, насколько я понял, принесли алмазы — но откуда они,
установить не удавалось. Сколько бы я ни пытался выяснить о роли Фрэнка, Пол
лишь только бормотал какие-то нежности по поводу Линды. Но кое-что я все-таки
сумел из него вытянуть.