— Я пришел в Вискос потому, что у меня созрел
план. Я как-то видел в театре пьесу Дюрренматта, ты наверняка знаешь такого?
Это была чистейшая провокация: совершенно
ясно, что девушка понятия о нем не имеет, но сейчас же снова примет
безразличный вид, словно отлично понимает, о ком идет речь.
— Ну, дальше, — сказала Шанталь с напускным
равнодушием.
— Рад, что ты знаешь это имя, но, с твоего
позволения, напомню, о какой именно пьесе я толкую, — он тщательно обдумывал
каждое слово, добиваясь того, чтобы фраза звучала без преувеличенного цинизма,
но с твердостью, присущей речам того, кто лжет сознательно и намеренно. —
Действие там происходит в маленьком городке, куда приезжает некая дама, которая
раньше там жила, причем приезжает она исключительно с одной целью — унизить и
уничтожить человека, в молодости отвергшего ее. В подоплеке всей ее жизни, ее
замужеств, вполне осуществившегося стремления разбогатеть лежит одно желание:
отомстить тому, кто был ее первой любовью.
«И вот тогда я затеял свою собственную игру —
решил прийти в какое-нибудь захолустное местечко, отъединенное от всего мира.
Туда, где люди смотрят на жизнь радостно, мирно, сочувственно. Прийти — и
попробовать сделать так, чтобы они нарушили кое-какие основные заповеди».
Шанталь повернула голову и стала смотреть на
горы. Она поняла: чужеземец догадался о том, что имя Дюрренматта ей ничего не
говорит, и теперь с опаской ждала, не спросит ли он ее о заповедях, а она
всегда была далека от религии и потому понятия о них не имела.
— В этом городе все люди, начиная с тебя, —
честные, — продолжал чужеземец. — Я показал тебе слиток золота, которое могло
бы сделать тебя независимой, позволило бы уехать отсюда, путешествовать по
свету — словом, дало бы все, о чем мечтают девушки из глухих маленьких
городков. Золото останется здесь, а ты, зная, что оно принадлежит мне, если
пожелаешь, все же сможешь забрать его. А когда заберешь, то преступишь заповедь
«Не укради». Девушка поглядела на него.
— Ну а что касается десяти других слитков, то благодаря
этому золоту все жители Вискоса до конца дней своих избавились бы от
необходимости работать, — продолжал чужеземец. — Я не попросил тебя забросать
слитки землей, потому что намереваюсь перепрятать их в такое место, знать о
котором буду я один. Я хочу, чтобы ты, когда вернешься в город, рассказала, что
видела золото и что я готов вручить его жителям. При одном условии — они должны
будут сделать такое, о чем никогда и помыслить не смели.
— Например?
— Пример приводить не стану, а просто скажу: я
желаю, чтобы они нарушили заповедь «Не убий».
— Что? — чуть не вскрикнула Шанталь.
— То, что слышишь. Я желаю, чтобы они
совершили преступление.
Тут он заметил, что тело девушки напряглось, и
понял, что в любую минуту она может вскочить и уйти, не дослушав окончания его
истории. Следовало торопиться, чтобы сообщить ей все задуманное.
— Я даю им неделю сроку. Если к исходу седьмых
суток кто-нибудь из жителей Вискоса — не важно, будет ли это бесполезный
старик, или неизлечимый больной, или слабоумный дурачок, с которым столько
хлопот, — будет найден убитым, то я вручу золото вашему городу и приду к
выводу, что все мы отягощены злом. Если же ты украдешь слиток, а Вискос сумеет
побороть искушение — или случится наоборот, — это убедит меня в том, что есть
на свете и дурные, и хорошие люди, и поставит в затруднительное положение,
поскольку будет означать духовную борьбу, исход которой неясен, ибо победу
может одержать и та, и другая сторона. Ты-то сама веришь в Бога, в жизнь духа,
в битву между ангелами и демонами?
Шанталь ничего не отвечала, и он понял, что
рискует: вопрос не ко времени —девушка может просто-напросто повернуться к нему
спиной и убежать, не дав договорить. Так что довольно иронии, пора переходить
прямо к делу.
— А если мне придется покинуть Вискос вместе
со всеми одиннадцатью слитками, это будет значить: все, во что я хотел верить,
оказалось ложью. Я умру, получив ответ, который бы мне не хотелось получать,
потому что жизнь была бы более приемлемой, окажись я прав и убедись в том, что в
мире преобладает зло.
«Хотя при этом я страдал бы по-прежнему, но
когда страдают все, легче переносить боль. А если лишь некоторым суждено
сталкиваться с великими трагедиями, то, значит, в замысле Творца и его творении
что-то не так». Глаза Шанталь были полны слез, но, собрав все силы, она
овладела собой:
— Зачем вы задумали это? Почему избрали для
этого мой Вискос?
— Дело ведь не в тебе и не в твоем городишке:
я думаю лишь о себе, ибо в истории одного человека заключена история всего
человечества. Я желаю знать, хороши мы или плохи. Если хороши, значит, Бог —
справедлив и простит меня за все, что я сделал: простит мне то зло, которого я
желал тем, кто пытался погубить меня, те неверные решения, которые принимал в
самые важные минуты жизни, и то предложение, которое я сделал тебе пять минут
назад. Простит, потому что это Он подтолкнул меня на порочный путь.
«Ну а если мы плохи, тогда все позволено, и я
никогда не совершал ошибочных шагов, и все мы уже обречены, и всё, что мы
делаем в земной нашей жизни, особенного значения не имеет, ибо избавление от
загробных мук не зависит ни от мыслей человеческих, ни от его деяний». И,
прежде чем Шанталь убежала, он успел добавить: — Может статься, ты решишь не
иметь со мной дела. Но в этом случае я сам расскажу всем, что дал тебе возможность
помочь жителям Вискоса, а ты ее отвергла. Я сам предложу им то же, что
предлагал тебе. И если они решат убить кого-нибудь, то, весьма вероятно,
жертвой станешь ты.
Обитатели Вискоса быстро узнали привычки
чужеземца: он просыпался рано, выпивал чашку крепчайшего кофе и отправлялся
бродить по окрестным горам, нимало не смущаясь дождем, который как зарядил со
второго дня его пребывания в городке, так и лил почти без перерыва, время от
времени замерзая на лету и превращаясь в снег. Чужеземец никогда не обедал и
имел обыкновение, вернувшись во второй половине дня в отель, запираться у себя
в номере и — как все полагали — ложиться спать.
Под вечер чужеземец снова предпринимал
прогулки, но теперь уже — в окрестностях городка. Он всегда первым появлялся в
ресторане, безошибочно умел выбрать наиболее изысканные блюда, причем
руководствовался не ценой, заказывал самое лучшее вино — а лучшее вовсе не
обязательно значит «самое дорогое», — потом закуривал и шел в бар, где
постепенно завел приятельские отношения с местными завсегдатаями обоего пола.