Прежде всего, как гражданин законопослушный и
желающий находиться под защитой закона, я сообщил обо всем в полицию. И с той
самой минуты перестал быть человеком, который принимает решения и отвечает за
них, превратившись в жалкую личность, неспособную защитить собственную семью, и
моя вселенная наполнилась лихорадочными телефонными переговорами с неизвестными
мне людьми. Когда я вошел в указанную мне кабину, целая армия техников
подключила к подземному телефонному кабелю наисовременнейшее оборудование,
позволяющее определить — мгновенно и безошибочно, — откуда сделан звонок.
Прогревали двигатели вертолеты, готовясь взмыть в воздух, выдвигались на
исходные позиции машины, поднимали по тревоге хорошо тренированных и до зубов
вооруженных людей.
Правительства двух стран, расположенных на
разных и удаленных друг от друга континентах, уже были информированы о
происшествии и запретили вступать с террористами в какие-либо переговоры; от
меня требовалось только выполнять приказы, повторять слова, которые мне
подсказывали, и вести себя так, как просили специалисты.
Еще до вечера квартира, где держали
заложников, была взята штурмом, а похитители — двое парней и девушка, явно люди
неопытные, мелкие винтики могущественной политической организации, — изрешечены
пулями. Но, прежде чем это случилось, они успели убить мою жену и дочерей. Если
даже у Бога есть ад, сотворенный его любовью к людям, то и простому смертному
рукой подать до собственного ада — это его любовь к семье.
Чужестранец замолчал — очевидно, он боялся,
как бы голос его не дрогнул, выдавая волнение, которое он хотел скрыть.
Справившись с собой, он продолжил рассказ:
— И полиция, и террористы использовали
продукцию моей фирмы. Никто не знает, каким образом оружие, сделанное на моих
заводах, попало в руки террористов, да это и не имеет ни малейшего значения:
важно, что оно у них было. Несмотря на все мои старания, вопреки всем моим
усилиям действовать в строжайшем соответствии с нормами производства и
реализации моя жена и дочери были убиты моим товаром, который я продал, быть
может, за ужином в баснословно дорогом ресторане, поговорив сначала о погоде и
о политике.
Он снова замолчал, а когда заговорил, Шанталь
показалось, что перед ней — другой человек, ибо произносимые им слова вроде бы
не имели к прежнему чужестранцу никакого отношения.
— Я разбираюсь в оружии и боеприпасах и
потому, зная, куда стреляли террористы, легко мог себе представить, как убивали
мою семью. Входное отверстие пули — очень маленькое, не шире твоего мизинца.
Попадая в кость, пуля разделяется на четыре части, которые летят в разные
стороны, яростно круша на своем пути все, что встретят, — почки, сердце,
печень, легкое. Наткнувшись на что-либо более прочное — например, позвоночник,
— эти кусочки свинца снова меняют направление, обычно увлекая за собой клочья
тканей и внутренних органов. И так до тех пор, пока не смогут вырваться наружу.
Каждое из четырех выходных отверстий размером — почти с мой кулак, и
приложенная к пуле сила так велика, что по всей комнате разлетаются обрывки
мускулов, осколки костей и все, что прилипло к ней, пока она носилась по
внутренностям.
И продолжается это меньше двух секунд: может
показаться, что две секунды — это совсем недолго, но у смерти — свой отсчет
времени. Думаю, ты меня понимаешь. Шанталь кивнула.
— В конце прошлого года я оставил службу. Ушел
на все четыре стороны, бродил по свету, в одиночку плакал над своими горестями
и все спрашивал себя, как может человек оказаться способен на такое злодеяние.
Я утратил самое важное, что есть у нас, смертных людей, — веру в ближнего. Я и
смеялся и плакал от иронии Бога, показавшего мне таким чудовищным способом, что
я — всего лишь орудие Добра и Зла.
Мало-помалу я лишился способности к
состраданию, и теперь сердце мое иссохло, и мне совершенно безразлично — жить
или умереть. Но, прежде чем окончить свои дни, мне необходимо осознать, что же
происходило там, где держали мою семью. Я могу понять, когда убивают,
преисполнившись ненависти или сгорая от любви, но вот так, без всякой причины,
всего лишь потому, что сорвалась сделка?
Мои рассуждения могут показаться тебе наивными
— в конце концов, люди ежедневно убивают друг друга из-за денег, — но мне это
не интересно: я думаю только о жене и дочерях. Я хочу знать, что происходило в
головах этих террористов. Хочу знать, было ли хоть мгновение, когда в их сердца
постучалась жалость, когда они заколебались — не отпустить ли их: ведь не с
ними же они вели войну? Хочу знать, произошло ли хоть на долю секунды
противоборство Добра и Зла, поединок, в котором Добро могло взять верх?
— Но почему Вискос? При чем тут мой городок?
— А почему в ход пошло мое оружие, если на
свете столько оружейных заводов, причем многие работают без всякого контроля со
стороны правительства?! Ответ прост: по случайности. Мне нужно было
провинциальное захолустье, где все друг друга знают и никто никому не желает
зла. В тот миг, когда твои земляки услышат о награде, Добро и Зло вступят в
противоборство, и то, что случилось в той квартире, повторится в твоем городке.
Террористы, хотя они уже были окружены и
обречены, все равно убивали — чтобы выполнить бессмысленный, пустой ритуал.
Твой Вискос получит то, чего я был лишен, — возможность выбора. Твои земляки
будут окружены подступающей со всех сторон алчностью, они уверуют, что на них
возложена высокая миссия — защитить и спасти свой город, — и все же, может
быть, им не откажет способность решать, будут ли они казнить заложника или нет.
Вот и все: я хочу посмотреть, могут ли другие люди поступить иначе, чем те
несчастные окровавленные юнцы.
Помнишь, в нашу первую встречу я сказал тебе:
«История одного человека — это история всего человечества». Если бы
существовало сострадание, я бы понял, что со мной судьба обошлась жестоко, но с
другими она может быть милостива. Это ничего не изменит в моих чувствах, не
вернет мне мою семью, но, по крайней мере, отгонит прочь демона, который
неотступно следует за мной. Я хочу попробовать.
— А почему вы хотели узнать, способна ли я
обокрасть вас?
— По той же самой причине. Быть может, ты
разделяешь преступления на тяжкие и незначительные. Это не так. Я убежден, что
террористы тоже делили мир таким образом: они считали, что убивают во имя
своего дела, а не из удовольствия, не ради любви, ненависти или денег. Если бы
ты унесла слиток, то должна была бы объяснить свое преступление сначала себе
самой, а потом — мне, и я бы понял тогда, как убийцы оправдывали в собственных
глазах казнь дорогих мне людей. Ты, наверно, уже заметила — все эти годы я
пытаюсь осознать смысл того, что произошло. Не знаю, внесет ли это мир в мою
душу, но другого выхода не вижу.
— Если бы я украла золото, вы больше никогда
бы меня не увидели.