Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 169

Он перечитывал это письмо ежедневно, или почти ежедневно, и теперь уже вызубрил его наизусть. Ему не давало покоя «подобие раздора» — ведь сам он, Тейшейра, оказался в совершенно противоположных обстоятельствах. А как насчет раздоров, которые не являются подобиями? — недоумевал он. Беззвучные, неосвещенные сражения… Как насчет них? Пятнадцать человек. Зверь: пожиратель конины. Осем слегка пожимал плечами, и это повторялось изо дня в день, пока наконец Тейшейра не уселся грузно рядом с ним, уже зная, что именно прояснится, и не удивился, когда это произошло, едва ли даже разозлился, — а стратегия Осема даже вызвала у него смутное восхищение, ибо Тейшейра понял, что недооценил своего соперника.

— Что будете делать, дон Жайме? — спросил его Осем после всео.

Он нервничал — Тейшейра никогда не видел его таким близким к испугу. Опасается кровопролития, подумал Тейшейра.

— Что я могу поделать? — прямо сказал он.

Что мог поделать любой из них? От животного воняло. Он вспомнил о матросе в гамаке — как тот открыл рот после осторожной подсказки Осема и как обдало его гнилостным дыханием. Тогда он отпрянул. Ныне это стало привычным. С другой стороны от грот-мачты распахнулась дверь каюты дона Франсишку. Осем снова скользнул по нему взглядом, но выражение его лица не изменилось.

Из Рима отплыл некий корабль — корабль, который возглавляет двое глупцов, нанятых для этой цели, и с помощью которого испанцы намеревались притвориться, будто настойчивы в своих намерениях. Теперь их посланник заявляет, что кораблем командует капитан-отступник, убийца и вор, добычей которого стал сам корабль и — обратите на это внимание, дон Жайме, как обратил на это внимание я, — у него имеется лоция, содержащая подробные указания для плавания вдоль Гвинейского побережья от мыса Пальмас до мыса Санта-Катарина. Корабль называется «Лючия», а головорез, занявший место капитана, выступает под именем Диего…

Там было много чего еще. Эти фразы прокручивались и прокручивались у него в голове, меж тем как текли дни, а Гонсалу вел их все дальше на север, к побережью. Должно быть, каравелла, которую мельком видел Алема, и была той самой каравеллой. А может, и нет. Может, она там, а может, уже уплыла. Может, это мираж, призрак — а может, действительно корабль, как «Ажуда», палуба которой раскачивалась у него под ногами. Эти возможности смешивались и сталкивались, поглощая связанных с ними людей.

Появился берег — темнеющая прорезь между морем и небом. Они держались в лиге или двух от него, и, чтобы плыть на запад, Гонсалу постепенно увеличивал длину галсов, борясь с преобладающими здесь слабыми западными течениями. Перед мысленным взором Тейшейры представал Ганда — тот снова топал и рычал, снова «с преизрядным тщанием» убивал свою жертву, а потом выискивал и втаптывал в палубу все что ни попадя, как то: гниющие фрукты, крыс, дрова, митру, накрахмаленные одеяния, груды скорлупы, ангелов, вырезанных из хрупкого желтого дерева, образуя изо всего этого огромную лужу крошева, месива, в которой он фыркал и завывал, молотя по ней своими столбообразными ногами. И во время самых неистовых его прыжков Тейшейра, как ему мнилось, успевал мельком увидеть другое животное, проскальзывавшее наружу только при самых резких ляганиях и корчах, заточенное в этой оболочке из кожи, безумно пляшущее там, внутри… Он зевнул и потянулся. Это, конечно, все чушь. Нет больше «неистовых прыжков». Нет и «корчей». Вонь усилилась, и он, скорее всего, обидел Эштевана, накричав на него, когда тот об этом упомянул. Это было то ли вчера, то ли позавчера.

…и мне вряд ли надо раскрывать вам глаза на то, какое последует кораблекрушение, если этот отступник добьется успеха, как основательно обратим мы судно в щепу, пусть и кажется, что оно находится слишком далеко, чтобы с ним можно было учинить подобное…

Нет, подумал Тейшейра, вам этого не потребуется. Если бы он мог встать и, преодолев все препятствия, загромождающие палубу, подойти к загородке на корме, взяться за парусину и оттянуть ее в сторону, представив Зверя на обозрение, как он это сделал на Сан-Томе…

Да?

Читая убористый почерк легенды, испещрявшей карту Гонсалу, он отслеживал Малагетский Берег, который затем делался Берегом Слоновой Кости, затем — Берегом Мины, затем — Невольничьим Берегом, а затем — берегом, вдоль которого они сейчас плыли, — извилистой темной лентой, разделяющей два сверкания — воздуха и воды. Здесь росли какие-то деревья, временами попадались песчаные пляжи, которые они различали только ночью, когда лунное сияние слабо освещало тяжелые белые буруны прибоя. На карте Гонсалу этот берег был никак не поименован. Осем теперь был настроен против Тейшейры. Каждый день приходилось напоминать ему о его обязанностях, следить, чтобы он просовывал в клетку охапки свежего сена и выгребал испорченное. В ответ на эти требования смотритель безучастно кивал, а исполнив их, тоже кивал, но теперь уже горестно.

Снова заняли свои места лотовые. Гонсалу подвел «Ажуду» ближе к берегу. Их голоса звучали так же размеренно, как и прежде, убаюкивая Тейшейру. Долгие часы по оба борта было свободно, но по мере того, как Гонсалу постепенно подбирался ближе, моряки снова начали выкрикивать глубину: восемь слева, восемь справа, потом семь и семь, шесть и шесть. Они были менее чем в полумиле от берега, который обратился в затопленный лес мангровых деревьев, корни которых высовывались из воды, а кроны порой сливались в непроницаемую чащу, подвешенную в воздухе на высоте пятнадцати футов. Вода здесь была не пресной и не соленой, но горьковатой. Иногда деревья выдавались далеко вперед, образуя зеленые пирсы. Иногда они отделялись от других, образуя маленькие острова или даже целые архипелаги, которые затем сливались друг с другом и снова становились берегом. В ветвях сидели цапли и чайки — время от времени они ныряли в стоячие воды и поднимались с рыбинами, извивающимися у них в клювах. Через пять дней плавания начали появляться другие деревья, вокруг которых порой на пятьдесят футов не было мангровых зарослей. После однообразия, которое предшествовало их появлению, эти деревья выглядели не от мира сего. Но по мере того, как корабль продвигался на восток, они появлялись все чаще и сделались более привычными. Однажды утром Гонсалу поднял через борт полное до краев ведро воды и объявил, что она пресная. Они держались от берега в трех или более милях, потому что впереди у них был мыс, выдававшийся из материка. Когда они обогнули его после полудня, оказалось, что они плывут вдоль берега, образованного островами мангровых деревьев.

Тейшейра, Гонсалу, Эштеван, дон Франсишку и все остальные столпились у поручня правого борта. Острова эти были прорезаны бесчисленными бухточками и проливами, извивающимися между группами мангровых деревьев, кроны которых иногда соединялись в воздухе, образуя мосты или затененные тоннели. Порой острова были так малы, что состояли из одного-единственного дерева, порой попадались целые леса. Корабль плыл вдоль этого странного берега более часа, прежде чем кто-то вскрикнул и показал рукой: в нескольких сотнях шагов впереди мангровые заросли неожиданно прерывались. Открывался проток, где между берегами, поросшими искривленными деревцами, текла широкая медленная река, впадающая в море. Они вошли в середину потока, а потом все матросы «Ажуды» замолчали, широко раскрыв глаза. В устье реки стоял на якоре корабль.