Носорог для Папы Римского - читать онлайн книгу. Автор: Лоуренс Норфолк cтр.№ 135

Сальвестро уже отрицательно мотал головой. Йорг уронил руку, и лицо его ожесточилось.

— Уходите, — сказал Йорг.

— Я вернулся, чтобы… — начал было Сальвестро.

— Убирайтесь! — повысил голос Йорг.

Сальвестро снова начал протестовать, причем черты его, на взгляд Ханса-Юргена, странным образом исказились. Тогда Йорг взорвался, рот его скривился от гнева, и он заревел на несчастного так, словно самое присутствие того внезапно сделалось для приора непереносимым:

— Вон! Вот отсюда, варвар!

Четверо человек видели, как Сальвестро на секунду повесил голову. Когда он снова поднял взгляд, лицо его было таким же непроницаемым, как обычно. Он замешкался у двери, но Йорг не обернулся. В комнате царило молчание. Варвар произвел быстрое, презрительное движение, и ножны залязгали по полу. Ханс-Юрген нагнулся, чтобы их поднять. Когда он выпрямился, Сальвестро уже не было.

Ах, эта обглоданная оленями зелень Ла-Мальяны и Кампо ди Мерло, пушистые и подбитые мехом неровности, травянистые складки и коротко остриженные луга, напоминающие лобковые заросли венецианской куртизанки! Какой дерн! Какая замечательная земля! Днем пропитанная зноем, теперь она воздает за щедрость солнца ночными выделениями теплого воздуха, который окутывает охотничьи угодья земляными испарениями и туманами, темным воздухом и его приятными запахами. Маслянисто-черный медлительный Тибр, изобилующий здесь излучинами, то наступает, то отступает — плывучий крестной ров покинутых бастионов и так никогда и не воздвигнутых зáмковых стен. Там стоит на якоре барка, украшенная флагами, вымпелами и даже папской мантией, готовая послезавтра отправиться вниз по реке, к Остии. Небольшие группы деревьев как будто хитроумно собраны и увязаны в стога великанами. И — чу! — дульцимер.

Или, может быть, цимбалы. Звенящие высокие и низкие ноты плывут и извиваются, угасая и возвращаясь, и самые нежные из этих звуков возвещают завтрашнюю бойню. Окна залы Муз выглядят пластинами сияющего света, высоко подвешенными в темноте, сверкающей гирляндой среди мрака, символом шумливого веселья и простых развлечений. Съежившись от страха в своих рощах и чащах, олени, чувствуя головокружение, дрожат при звуках папского празднества, кролики зарываются в землю, белки карабкаются по деревьям в поисках укрытия. Барсуки вне себя от ужаса. Вот зловещий питон, составленный из запряженных волами обозных телег, на верху которых сидят принадлежащие к обозу прелаты, из швейцарских гвардейцев в зеленой с золотом форме, из лошадей и папской кареты: питон этот вполз сюда две недели назад ради того, чтобы поразвлечься. Сейчас лошади тихонько ржут в недостроенной конюшне, конюхи зарылись в солому, а рабочие, нанятые для завершения верхнего этажа, плотно завернулись в свои рясы и спят сном блаженных, образовав похрапывающее полукольцо вокруг мастерков, веревок, отвесов и кирок — мало ли что случится с инструментом! (Отношения между строителями и конюхами стали притчей во языцех.) Завтра — день безделья, поскольку десятник их в Риме, как и оба его подручных…

В нескольких сотнях ярдов, по ту сторону рва с илистой струйкой воды, птичник слегка взволнован — здесь целуются и воркуют, здесь вздрагивают перья, здесь страдают голуби. Цапля сохраняет спокойствие, часами сидя на своем насесте, в то время как стоящие вокруг нее клетки с куропатками, вальдшнепами, бекасами, коростелями, фазанами и сороками полны шуршания — признака дурных предчувствий их обитателей. Дульцимер — или это цимбалы? — продолжает играть. Площадку для убийства огородили парусиной раньше, при свете дня: это четыре тысячи футов белой ткани, сверкающей, слепящей животных, — коридор, по которому дичь должна выбежать на стрелы и копья охотников. Лев любит охотиться на французский манер, и огнестрельное оружие у него запрещено.

А еще здесь будет Сюрприз, щетинистый и раздражительный. Сейчас его обихаживает Боккамацца. Он смотрит вниз на зверя, храпящего и фыркающего в своей яме, злобно визжащего, пока полдюжины загорелых и обтянутых кожей батраков борются с ним то так, то этак, валя его наземь и удерживая, скептические помощники Боккамаццы торопливо наносят на него краску и привязывают к морде отросток.

— Вы уверены, что мы правильно все разобрали? — обращается к нему один из них, меж тем как животное извивается, напрягая все мышцы.

Боккамацца снова смотрит на набросок своего хозяина. Чудовищно. Он кивает.

— Это чтобы развеселить их, — говорит он.

Ему же совсем не до веселья — главному охотнику Папы, посреди ночи занятому подготовкой изощренных розыгрышей. С первыми лучами света надо будет выстроить загонщиков: злосчастную смесь возмущенных швейцарских гвардейцев и перевозбужденных крестьян. Предстоит еще отобрать ловчих птиц (кречетов и ястребов-перепелятников, нескольких соколов, взять ли пустельгу?) и самих охотников, дипломатично ранжированных от наиболее умелых до наименее умелых, вплоть до его святейшества, самого, естественно, неумелого. Люди выбирались из ямы, где царила страшная кутерьма — руки, ноги, пот, раздражение, озадаченность, поскальзывание на помете зверя. У него был глаз на помет, пресмыкающихся проходимцев, ядра, геморрой и брызги крови. «Как будут опознавать дичь? — думает Боккамацца, вспоминая неуклюжее преследование несколько минут назад. — По фекалиям, вот как». Он шагает по пружинистому дерну, и сознание его занято ролями завтрашних игроков и причудливыми поворотами Охоты. Дульцимер — или это цимбалы? — стихает. Огни гаснут. Дворец и пристроенная к нему конюшня выглядят черным мавзолеем на фоне освещаемого зарницами черно-синего неба. Находящиеся в миле отсюда полосы парусины растянуты в форме буквы V и обозначают место для убийства. В точке их пересечения радостно возвышается холмик. Посадить сюда Папу, думает Боккамацца.

Наступает рассвет, выжигая туман из низин, испаряя росу с дерна. На опушке леса выстраивается цепь, откуда доносятся э-ге-гей, о-го-го и множество других деревенских возгласов. Вот мы и взялись за дело, вперед! Мы — вот они где, охотимся средь зелени леса.

Кустарники соседствуют с деревьями — здесь и мирты, и дубы, и вязы, и бузина, и склоняющиеся над рекой ивы. Можжевеловые заросли и колючки, колючки. Загонщики вооружены сковородками и палками, которые наполняют воздух лязганьем и грохотом настолько, что в нем вряд ли остается место для их криков, не говоря уж о звуке их неуклюжих шагов. Это шумовая атака: листья свисают, словно сморщенные мешки с бельем или великолепно замаскированные летучие мыши. На глаза попадается хорек. Ура! А вон там — голубь… Э-ге-гей!

Э-ге-гей…

Слуха Льва достигают слабые крики и разрозненные вопли, пение загонщиков под аккомпанирующий грохот кастрюль и сковородок. Дульцимер? Цимбалы?.. Восседая на своем холмике, он через подзорную трубу косится на полотнища парусины, разбегающиеся налево и направо, прежде чем принять в свои объятия темно-зеленый выступ леса. Рассаженные перед ним на клетках ястребы-приманки бьют крыльями и трепещут — хотя мешки с их голов еще не сняты, птицы чувствуют, что настало время убивать. Ястребы-охотники пока спокойны — большие ястребы, предназначенные для добычи зайцев, кроликов и фазанов, и ястребы-перепелятники, которым предстоит хватать мышей. Товарищи по охоте, образуя полукруг, восседают поодаль на складных стульях и подушках — кардиналы Д'Арагона и Корнаро, Биббьена и Довицио, трое гостящих епископов, их камергеры и лакеи, послы Вич и Фария, чье присутствие здесь он едва терпел, пока не задумал свою мастерскую шутку… Теперь они так же необходимы, как Фра Мариано или Барабалло, который накануне ночью принял пари на двадцать скудо, предложенное Довицио, после чего проглотил обезглавленного угря, а потом отрыгнул его в камин, — угорь все еще извивался… Что за чудное развлечение! Otium, negotium, otium, negotium… Как это забавно — забавляться!