— Летние дни долги, Бэзил, — сказал вполголоса лорд Генри. —
И, быть может, ты пресытишься раньше, чем Дориан. Как это ни печально, Гений,
несомненно, долговечнее Красоты. Потому-то мы так и стремимся сверх всякой меры
развивать свой ум. В жестокой борьбе за существование мы хотим сохранить хоть
что-нибудь устойчивое, прочное, и начиняем голову фактами и всяким хламом в
бессмысленной надежде удержать за собой место в жизни. Высокообразованный,
сведущий человек — вот современный идеал. А мозг такого высокообразованного
человека — это нечто страшное! Он подобен лавке антиквария, набитой всяким
пыльным старьем, где каждая вещь оценена гораздо выше своей настоящей
стоимости… Да, Бэзил, я все-таки думаю, что ты пресытишься первый. В один
прекрасный день ты взглянешь на своего друга — и красота его покажется тебе уже
немного менее гармоничной, тебе вдруг не понравится тон его кожи или что-нибудь
еще. В душе ты горько упрекнешь в этом его и самым серьезным образом начнешь
думать, будто он в чем-то виноват перед тобой. При следующем свидании ты будешь
уже совершенно холоден и равнодушен. И можно только очень пожалеть об этой
будущей перемене в тебе. То, что ты мне сейчас рассказал, — настоящий роман.
Можно сказать, роман на почве искусства. А пережив роман своей прежней жизни,
человек — увы! — становится так прозаичен!
— Не говори так, Гарри. Я на всю жизнь пленен Дорианом. Тебе
меня не понять: ты такой непостоянный.
— Ах, дорогой Бэзил, именно поэтому я и способен понять твои
чувства. Тем, кто верен в любви, доступна лишь ее банальная сущность. Трагедию
же любви познают лишь те, кто изменяет.
Достав изящную серебряную спичечницу, лорд Генри закурил
папиросу с самодовольным и удовлетворенным видом человека, сумевшего вместить в
одну фразу всю житейскую мудрость.
В блестящих зеленых листьях плюща возились и чирикали
воробьи, голубые тени облаков, как стаи быстрых ласточек, скользили по траве.
Как хорошо было в саду! «И как увлекательно интересны чувства людей, гораздо
интереснее их мыслей! — говорил себе лорд Генри. — Собственная душа и страсти
друзей — вот что самое занятное в жизни».
Он с тайным удовольствием вспомнил, что, засидевшись у
Бэзила Холлуорда, пропустил скучный завтрак у своей тетушки. У нее, несомненно,
завтракает сегодня лорд Гудбоди, и разговор все время вертится вокруг
образцовых столовых и ночлежных домов, которые необходимо открыть для бедняков.
При этом каждый восхваляет те добродетели, в которых ему самому нет надобности
упражняться: богачи проповедуют бережливость, а бездельники красноречиво
распространяются о великом значении труда. Как хорошо, что на сегодня он избавлен
от всего этого!
Мысль о тетушке вдруг вызвала в уме лорда Генри одно
воспоминание. Он повернулся к Холлуорду.
— Знаешь, я сейчас вспомнил…
— Что вспомнил, Гарри?
— Вспомнил, где я слышал про Дориана Грея.
— Где же? — спросил Холлуорд, сдвинув брови.
— Не смотри на меня так сердито, Бэзил. Это было у моей
тетушки, леди Агаты. Она рассказывала, что нашла премилого молодого человека,
который обещал помогать ей в Ист-Энде,
[4] и зовут его Дориан Грей. Заметь, она
и словом не упомянула о его красоте. Женщины, — во всяком случае,
добродетельные женщины, — не ценят красоту. Тетушка сказала только, что он
юноша серьезный, с прекрасным сердцем, — и я сразу представил себе субъекта в
очках, с прямыми волосами, веснушчатой физиономией и огромными ногами. Жаль, я
тогда не знал, что этот Дориан — твой друг.
— А я очень рад, что ты этого не знал, Гарри.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы вы познакомились.
— Не хочешь, чтобы мы познакомились?
— Нет.
— Мистер Дориан Грей в студии, сэр, — доложил лакей,
появляясь в саду.
— Ага, теперь тебе волей-неволей придется нас познакомить! —
со смехом воскликнул лорд Генри.
Художник повернулся к лакею, который стоял, жмурясь от
солнца.
— Попросите мистера Грея подождать, Паркер: я сию минуту
приду.
Лакей поклонился и пошел по дорожке к дому. Тогда Холлуорд
посмотрел на лорда Генри.
— Дориан Грей — мой лучший друг, — сказал он. — У него
открытая и светлая душа — твоя тетушка была совершенно права. Смотри, Гарри, не
испорти его! Не пытайся на него влиять. Твое влияние было бы гибельно для него.
Свет велик, в нем много интереснейших людей. Так не отнимай же у меня
единственного человека, который вдохнул в мое искусство то прекрасное, что есть
в нем. Все мое будущее художника зависит от него. Помни, Гарри, я надеюсь на
твою совесть!
Он говорил очень медленно, и слова, казалось, вырывались у
него помимо воли.
— Что за глупости! — с улыбкой перебил лорд Генри и, взяв
Холлуорда под руку, почти насильно повел его в дом.
Глава 2
В мастерской они застали Дориана Грея. Он сидел за роялем,
спиной к ним, и перелистывал шумановский альбом «Лесные картинки».
— Что за прелесть! Я хочу их разучить, — сказал он, не
оборачиваясь. — Дайте их мне на время, Бэзил.
— Дам, если вы сегодня будете хорошо позировать, Дориан. —
Ох, надоело мне это! И я вовсе не стремлюсь иметь свой портрет в натуральную
величину, — возразил юноша капризно. Повернувшись на табурете, он увидел лорда
Генри и поспешно встал, порозовев от смущения, — Извините, Бэзил, я не знал,
что у вас гость.
— Знакомьтесь, Дориан, это лорд Генри Уоттон, мой старый
товарищ по университету. Я только что говорил ему, что вы превосходно
позируете, а вы своим брюзжанием все испортили!
— Но ничуть не испортили мне удовольствия познакомиться с
вами, мистер Грей, — сказал лорд Генри, подходя к Дориану и протягивая ему
руку. — Я много наслышался о вас от моей тетушки. Вы — ее любимец и, боюсь,
одна из ее жертв.
— Как раз теперь я у леди Агаты на плохом счету, — отозвался
Дориан с забавно-покаянным видом. — Я обещал в прошлый вторник поехать с ней на
концерт в один уайтчепельский клуб — и совершенно забыл об этом. Мы должны были
там играть с ней в четыре руки, — кажется, даже целых три дуэта. Уж не знаю,
как она теперь меня встретит. Боюсь показаться ей на глаза.