Дориан, не отвечая, с рассеянным видом, прошел мимо
мольберта, затем повернулся к нему лицом. При первом взгляде на портрет он
невольно сделал шаг назад и вспыхнул от удовольствия. Глаза его блеснули так
радостно, словно он в первый раз увидел себя. Он стоял неподвижно, погруженный
в созерцание, смутно сознавая, что Холлуорд что-то говорит ему, но не вникая в
смысл его слов. Как откровение пришло к нему сознание своей красоты. До сих пор
он как-то ее не замечал, и восхищение Бэзила Холлуорда казалось ему
трогательным ослеплением дружбы. Он выслушивал его комплименты, подсмеивался
над ними и забывал их. Они не производили на него никакого впечатления. Но вот
появился лорд Генри, прозвучал его восторженный гимн молодости, грозное
предостережение о том, что она быстротечна. Это взволновало Дориана, и сейчас,
когда он смотрел на отражение своей красоты, перед ним вдруг с поразительной
ясностью встало то будущее, о котором говорил лорд Генри. Да, наступит день,
когда его лицо поблекнет и сморщится, глаза потускнеют, выцветут, стройный стан
согнется, станет безобразным. Годы унесут с собой алость губ и золото волос.
Жизнь, формируя его душу, будет разрушать его тело. Он станет отталкивающе
некрасив, жалок и страшен.
При этой мысли острая боль, как ножом, пронзила Дориана, и
каждая жилка в нем затрепетала. Глаза потемнели, став из голубых аметистовыми,
и затуманились слезами. Словно ледяная рука легла ему на сердце.
— Разве портрет вам не нравится? — воскликнул наконец
Холлуорд, немного задетый непонятным молчанием Дориана.
— Ну конечно, нравится, — ответил за него лорд Генри. — Кому
он мог бы не понравиться? Это один из шедевров современной живописи. Я готов
отдать за него столько, сколько ты потребуешь. Этот портрет должен принадлежать
мне.
— Я не могу его продать, Гарри. Он не мой.
— А чей же?
— Дориана, разумеется, — ответил художник.
— Вот счастливец!
— Как это печально! — пробормотал вдруг Дориан Грей, все еще
не отводя глаз от своего портрета. — Как печально! Я состарюсь, стану противным
уродом, а мой портрет будет вечно молод. Он никогда не станет старше, чем в
этот июньский день… Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы старел этот
портрет, а я навсегда остался молодым! За это… за это я отдал бы все на свете.
Да, ничего не пожалел бы! Душу бы отдал за это!
— Тебе, Бэзил, такой порядок вещей вряд ли понравился бы! —
воскликнул лорд Генри со смехом. — Тяжела тогда была бы участь художника!
— Да, я горячо протестовал бы против этого, — отозвался Холлуорд.
Дориан Грей обернулся и в упор посмотрел на него.
— О Бэзил, в этом я не сомневаюсь! Свое искусство вы любите
больше, чем друзей. Я вам не дороже какой-нибудь позеленевшей бронзовой
статуэтки. Нет, пожалуй, ею вы дорожите больше.
Удивленный художник смотрел на него во все глаза. Очень
странно было слышать такие речи от Дориана. Что это с ним? Он, видимо, был
очень раздражен, лицо его пылало.
— Да, да, — продолжал Дориан. — Я вам не так дорог, как ваш
серебряный фавн или Гермес из слоновой кости. Их вы будете любить всегда. А
долго ли будете любить меня? Вероятно, до первой морщинки на моем лице. Я
теперь знаю — когда человек теряет красоту, он теряет все. Ваша картина мне это
подсказала. Лорд Генри совершенно прав: молодость — единственное, что ценно в
нашей жизни. Когда я замечу, что старею, я покончу с собой.
Холлуорд побледнел и схватил его за руку.
— Дориан, Дориан, что вы такое говорите! У меня не было и не
будет друга ближе вас. Что это вы вздумали завидовать каким-то неодушевленным
предметам? Да вы прекраснее их всех!
— Я завидую всему, чья красота бессмертна. Завидую этому
портрету, который вы с меня написали. Почему он сохранит то, что мне суждено
утратить? Каждое уходящее мгновение отнимает что-то у меня и дарит ему. О, если
бы было наоборот! Если бы портрет менялся, а я мог всегда оставаться таким, как
сейчас! Зачем вы его написали? Придет время, когда он будет дразнить меня,
постоянно насмехаться надо мной!
Горячие слезы подступили к глазам Дориана, он вырвал свою
руку из руки Холлуорда и, упав на диван, спрятал лицо в подушки.
— Это ты наделал, Гарри! — сказал художник с горечью. Лорд
Генри пожал плечами.
— Это заговорил настоящий Дориан Грей, вот и все.
— Неправда.
— А если нет, при чем же тут я?
— Тебе следовало уйти, когда я просил тебя об этом.
— Я остался по твоей же просьбе, — возразил лорд Генри.
— Гарри, я не хочу поссориться разом с двумя моими близкими
друзьями… Но вы оба сделали мне ненавистной мою лучшую картину. Я ее уничтожу.
Что ж, ведь это только холст и краски. И я не допущу, чтобы она омрачила жизнь
всем нам.
Дориан Грей поднял голову с подушки и, бледнея, заплаканными
глазами следил за художником, который подошел к своему рабочему столу у
высокого, занавешенного окна. Что он там делает? Шарит среди беспорядочно
нагроможденных на столе тюбиков с красками и сухих кистей, — видимо,
разыскивает что-то. Ага, это он искал длинный шпатель с тонким и гибким
стальным лезвием. И нашел его наконец. Он хочет изрезать портрет!
Всхлипнув, юноша вскочил с дивана, подбежал к Холлуорду и,
вырвав у него из рук шпатель, швырнул его в дальний угол.
— Не смейте, Бэзил! Не смейте! — крикнул он. — Это все равно
что убийство!
— Вы, оказывается, все-таки цените мою работу? Очень рад, —
сказал художник сухо, когда опомнился от удивления, — А я на это уже не
надеялся.
— Ценю ее? Да я в нее влюблен, Бэзил. У меня такое чувство,
словно этот портрет — часть меня самого.
— Ну и отлично. Как только вы высохнете, вас покроют лаком,
вставят в раму и отправят домой. Тогда можете делать с собой, что хотите.
Пройдя через комнату, Холлуорд позвонил.
— Вы, конечно, не откажетесь выпить чаю, Дориан? И ты тоже,
Гарри? Или ты не охотник до таких простых удовольствий?