Был в жизни Дориана и такой период, когда он весь отдавался
музыке, и тогда в его доме, в длинной зале с решетчатыми окнами, где потолок
был расписан золотом и киноварью, а стены покрыты оливково-зеленым лаком,
устраивались необыкновенные концерты: лихие цыгане исторгали дикие мелодии из
своих маленьких цитр, величавые тунисцы в желтых шалях перебирали туго
натянутые струны огромных лютней, негры, скаля зубы, монотонно ударяли в медные
барабаны, а стройные, худощавые индийцы в чалмах сидели, поджав под себя ноги,
на красных циновках и, наигрывая на длинных дудках, камышовых и медных,
зачаровывали (или делали вид, что зачаровывают) больших ядовитых кобр и
отвратительных рогатых ехидн. Резкие переходы и пронзительные диссонансы этой
варварской музыки волновали Дориана в такие моменты, когда прелесть музыки
Шуберта, дивные элегии Шопена и даже могучие симфонии Бетховена не производили
на него никакого впечатления. Он собирал музыкальные инструменты всех стран
света, даже самые редкие и старинные, какие можно найти только в гробницах
вымерших народов или у немногих еще существующих диких племен, уцелевших при
столкновении с западной цивилизацией. Он любил пробовать все эти инструменты. В
его коллекции был таинственный «джурупарис» индейцев Рио-Негро, на который
женщинам смотреть запрещено, и даже юношам это дозволяется лишь после поста и
бичевания плоти; были перуанские глиняные кувшины, издающие звуки, похожие на
пронзительные крики птиц, и те флейты из человеческих костей, которым некогда
внимал в Чили Альфонсо де Овалле, и поющая зеленая яшма, находимая близ Куцко и
звенящая удивительно приятно. Были в коллекции Дориана и раскрашенные тыквы,
наполненные камешками, которые гремят при встряхивании, и длинный мексиканский
кларнет, — в него музыкант не дует, а во время игры втягивает в себя воздух; и
резко звучащий «туре» амазонских племен, — им подают сигналы часовые, сидящие
весь день на высоких деревьях, и звук этого инструмента слышен за три лье; и
«тепонацли» с двумя вибрирующими деревянными языками, по которому ударяют
палочками, смазанными камедью из млечного сока растений; и колокольчики
ацтеков, «иотли», подвешенные гроздьями наподобие винограда; и громадный
барабан цилиндрической формы, обтянутый змеиной кожей, какой видел некогда в
мексиканском храме спутник Кортеса, Бернал Диас, так живо описавший жалобные
звуки этого барабана.
Дориана эти инструменты интересовали своей оригинальностью,
и он испытывал своеобразное удовлетворение при мысли, что Искусство, как и
Природа, создает иногда уродов, оскорбляющих глаз и слух человеческий своими
формами и голосами.
Однако они ему скоро надоели. И по вечерам, сидя в своей
ложе в опере, один или с лордом Генри, Дориан снова с восторгом слушал
«Тангейзера», и ему казалось, что в увертюре к этому великому произведению
звучит трагедия его собственной души.
Затем у него появилась новая страсть: драгоценные камни. На
одном бале-маскараде он появился в костюме французского адмирала Анн-де-Жуайез,
и на его камзоле было нашито пятьсот шестьдесят жемчужин. Это увлечение длилось
много лет, — даже, можно сказать, до конца его жизни. Он способен был целые дни
перебирать и раскладывать по футлярам свою коллекцию. Здесь были
оливково-зеленые хризобериллы, которые при свете лампы становятся красными,
кимофаны с серебристыми прожилками, фисташковые перидоты, густо-розовые и
золотистые, как вино, топазы, карбункулы, пламенно-алые, с мерцающими внутри
четырехконечными звездочками, огненно-красные венисы, оранжевые и фиолетовые
шпинели, аметисты, отливавшие то рубином, то сапфиром. Дориана пленяло
червонное золото солнечного камня, и жемчужная белизна лунного камня, и
радужные переливы в молочном опале. Ему достали в Амстердаме три изумруда,
необыкновенно крупных и ярких, и старинную бирюзу, предмет зависти всех
знатоков.
Дориан всюду разыскивал не только драгоценные камни, но и
интереснейшие легенды о них. Так, например, в сочинении Альфонсо «Clericalis
Disciplina»
[15] упоминается о змее с глазами из настоящего гиацинта, а в
романтической истории Александра рассказывается, что покоритель Эматии видел в
долине Иордана змей «с выросшими на их спинах изумрудными ошейниками».
В мозгу дракона, как повествует Филострат, находится
драгоценный камень, «и если показать чудовищу золотые письмена и пурпурную
ткань, оно уснет волшебным сном, и его можно умертвить».
По свидетельству великого алхимика Пьера де Бонифаса, алмаз
может сделать человека невидимым, а индийский агат одаряет его красноречием.
Сердолик утишает гнев, гиацинт наводит сон, аметист рассеивает винные пары.
Гранат изгоняет из человека бесов, а от аквамарина бледнеет луна. Селенит
убывает и прибывает вместе с луной, а мелоций, изобличающий вора, теряет силу
только от крови козленка.
Леонард Камилл видел извлеченный из мозга только что убитой
жабы белый камень, который оказался отличным противоядием. А безоар, который
находят в сердце аравийского оленя, — чудодейственный амулет против чумы. В
гнездах каких-то аравийских птиц попадается камень аспилат, который, как
утверждает Демокрит, предохраняет от огня того, кто его носит.
В день своего коронования король цейлонский проезжал по
улицам столицы с большим рубином в руке. Ворота дворца пресвитера Иоанна «были
из сердолика, и в них был вставлен рог ехидны — для того, чтобы никто не мог
внести яда во дворец».
На шпиле красовались «два золотых яблока, а в них два
карбункула — для того, чтобы днем сияло золото, а ночью — карбункулы». В
странном романе Лоджа «Жемчужина Америки» рассказывается, что в покоях королевы
можно было увидеть «серебряные изображения всех целомудренных женщин мира,
которые гляделись в красивые зеркала из хризолитов, карбункулов, сапфиров и
зеленых изумрудов». Марко Поло видел, как жители Чипангу кладут в рот своим
мертвецам розовые жемчужины. Существует легенда о чудище морском, влюбленном в
жемчужину. Когда жемчужина эта была выловлена водолазом для короля Перозе,
чудище умертвило похитителя и в течение семи лун оплакивало свою утрату.
Позднее, как повествует Прокопий, гунны заманили короля Перозе в западню, и он
выбросил жемчужину. Ее нигде не могли найти, хотя император Анастасий обещал за
нее пятьсот фунтов золота.
А король малабарский показывал одному венецианцу четки из
трехсот четырех жемчужин — по числу богов, которым этот король поклонялся.