– Ага, – сказала мисс Мэри. – Так, по-твоему,
ты будешь лучшей женой моему мужу, нежели я? Ах так, значит, вы идеально
подходите друг другу и ему с тобой лучше, чем со мной? Ты думаешь, вы чудненько
заживете вместе и он наконец удостоится любви женщины, разбирающейся в
политике, психоанализе и истинном смысле слова «любовь»? Что ты знаешь о моем
муже и о том, что мы пережили и что у нас общего?
– Правильно! Правильно!
– Дай мне высказаться. Послушай, ты, растрепа, тощая
там, где следует быть формам, и заплывшая жиром, где у породистых женщин его
быть не должно. Послушай, ты, женщина. Я застрелила ни в чем не повинного оленя
с расстояния в добрых триста сорок ярдов и съела его, не испытав при этом
никаких угрызений совести. Я убила конгони
[17] и гну,
на которую ты похожа. Я охотилась и убила огромного и прекрасного сернобыка,
который красивее всякой женщины, и рога у него почище, чем у любого мужчины. На
моем счету больше убийств, чем у тебя флиртов, и вот что я тебе скажу: ты
исчезнешь, растворишься в своем сладкоречивом снадобье миллис
[18]
и уберешься из этой страны, или я прикончу тебя.
– Великолепная речь. Ты бы никогда не отважилась
произнести ее на суахили, не правда ли?
– Мне незачем произносить ее на суахили, – сказала
мисс Мэри. Как обычно, произнеся речь, она чувствовала себя немного Наполеоном
после Аустерлица. – Речь эта предназначена только для белых женщин и, уж
конечно, вовсе не относится к твоей невесте, коль скоро она претендует лишь на
место второй жены. Моя речь направлена против любой белой дряни, которая
возомнит, что с ней ты будешь счастлив больше! Против выскочек.
– Очаровательная речь. И с каждым разом она звучит все
яснее и убедительней.
– Это совершеннейшая правда, – сказала мисс
Мэри. – Именно так я и поступлю. Правда, я старалась, чтобы она не
прозвучала слишком резко и вульгарно. Надеюсь, тебе не пришло в голову, что
сладкоречивое снадобье имеет какое-нибудь отношение к водке-миллис?
– Нет, не пришло.
– Вот и хорошо.
– Я так хочу, чтобы мой лев объявился и в нужный момент
у меня хватило роста разглядеть его в зарослях, – сказала мисс
Мэри. – Знаешь, как много он для меня значит?
– Думаю, да. Это знают все.
– Кое-кто считает меня ненормальной. Но ведь в старину
люди отправлялись на поиски Чаши Грааля или Золотого Руна, и никто не
сомневался в их здравом уме. Настоящий огромный лев ничуть не хуже и куда
опаснее любой чашки или овечьей шкуры, какими бы священными или золотыми они ни
были. У каждого есть что-нибудь, чего ему по-настоящему хочется, а для меня
важнее всего мой лев. Я знаю, с каким терпением вы все относились к моей охоте.
Но после дождя я обязательно встречусь с ним. Не дождусь, когда наконец услышу
ночью его рык.
– У него великолепный рык. И скоро ты его встретишь.
– Непосвященные никогда не поймут меня. А он сторицей
воздаст мне за все.
– Понимаю. Ты ведь не ненавидишь его, правда?
– Нет. Я люблю его. Он прекрасен и очень сообразителен,
и мне не нужно объяснять тебе, почему я должна его убить.
– Нет. Конечно же нет.
– Старик знает. Он и мне все объяснил. Он даже
рассказал мне о той ужасной женщине, и как всем пришлось стрелять в ее льва
сорок два раза. Да что об этом говорить, все равно никто никогда не поймет.
– Мы понимаем, а тем, кому это непонятно, мы можем
только посочувствовать.
Этой ночью, когда все уже легли, но еще не успели заснуть,
мы слышали рычание льва. Лев находился где-то к северу от лагеря, и рык его,
поначалу негромкий, постепенно набирал силу и закончился вздохом.
– Я лягу к тебе, – сказала Мэри.
Я обнял ее, и мы лежали, прижавшись друг к другу в темноте,
и слушали рев льва.
– Его ни с кем нельзя перепутать, – сказала
Мэри. – Хорошо, что мы вместе, когда он так рычит.
Лев, глухо ворча, уходил на северо-запад. Невозможно описать
рычание дикого льва. Можно лишь сказать: я слушал, а лев рычал. Ничего общего с
шумом, который издает перед началом фильма лев «Метро-Голдвин-Майер». От рыка
дикого льва цепенеет все внутри.
– У меня будто все оборвалось, – сказала
Мэри. – Он настоящий владыка ночи.
Мы слушали, и вскоре откуда-то издалека, с северо-запада
донесся новый рык, только теперь он закончился кашлем.
– Надеюсь, он поохотится удачно, – сказал я
Мэри. – Не думай о нем слишком много, постарайся уснуть.
– Я должна и хочу думать о нем. Он мой лев, и я люблю и
уважаю его, но я вынуждена убить его. Он для меня важнее всего, не считая тебя
и наших помощников.
– Но тебе нужно отдохнуть, дорогая. Может быть, это он
нарочно рычит и не дает тебе спать.
– Что ж, пусть он мешает мне, – сказала
Мэри. – Раз я собираюсь его убить, он имеет на это право. Я люблю его, и
мне нравится все, что он делает.
– Тебе надо поспать хотя бы немножко. Ему бы не
понравилось твое поведение.
– Ему наплевать на меня. А мне на него нет. Ты должен
понять.
– Я понимаю. Но тебе необходимо хорошенько выспаться,
малышка. Потому что завтра утром все и начнется.
– Я буду спать. Пусть только он поговорит еще немного.
Ей очень хотелось спать, и я подумал, что эта девочка, ни
разу в жизни не испытавшая желания убить кого бы то ни было, пока во время
войны судьба не свела ее с сомнительными личностями вроде меня, слишком долго
охотилась на львов, следуя безукоризненно честным правилам охоты, а это без
должной страховки со стороны настоящего профессионала было не очень-то разумным
делом и могло кончиться для нее плохо, и, возможно, все именно к этому и шло.
Вскоре лев снова зарычал и кашлянул три раза. И кашель докатился от его логова
к нам и заполнил палатку.
– Теперь я пойду спать, – сказала Мэри. –
Надеюсь, он кашлял просто так, или, может, он простудился?
– Не знаю, дорогая.