Ферхундэ все подшучивала надо мной:
— Феридэ-ханым, хотите, мы поженим вас? Станете женой
такой замечательной личности! Сейчас он холост. Развелся со своей первой
супругой и ищет ханым на европейский манер, достойную депутата.
Я, продолжая смеяться, отошла от стола и ответила:
— Сейчас же пишите письмо, Ферхундэ. Я согласна. Если
даже его будущая жена не обретет счастья, то, во всяком случае, всю жизнь будет
смеяться.
Сабахат перевернула еще одну страницу и поманила меня.
— Боюсь, Феридэ-ханым, что, увидев эту фотографию, вы
откажетесь от своего депутата.
Гостьи в один голос воскликнули:
— Ах, какой красивый! — и, размахивая руками,
принялись за меня.
— Все напрасно, — сказала я, подходя к ним, —
кто бы это ни был, я не откажусь от своего депутата.
Я склонилась над альбомом вместе со всеми девичьими
головками и так же, как все, не могла сдержать легкого возгласа изумления. Из
альбома на меня смотрело улыбающееся лицо Кямрана.
Над этой фотографией Сабахат не потешалась. Напротив, она
очень серьезно и пылко начала объяснять подружкам:
— Этот господин — супруг моей тетки Мюневвер. Они
поженились весной, когда мы были в Стамбуле. Ах, если б вы его видели! В жизни
он в тысячу раз красивее! Какие у него глаза, какой нос! Скажу вам еще нечто
более удивительное. Говорят, этот бей очень любил свою кузину. Это была маленькая,
капризная и очень взбалмошная девушка. За это ее даже, кажется, прозвали
Чалыкушу. Так вот эта самая Чалыкушу отвергла Кямрана-бея. Сердцу не прикажешь…
За день до свадьбы она убежала из дому, уехала в чужие края. Кямран-бей
месяцами ничего не ел, таял на глазах, все ждал неверную. Бедняга не понимал,
что, раз она убежала накануне свадьбы, то уж никогда не вернется. Я
присутствовала на обряде целования рук. Когда моя тетка Мюневвер подошла к
своей свекрови, старая женщина не выдержала, очевидно, вспомнила эту странную
Чалыкушу и разрыдалась, как ребенок.
Я слушала этот рассказ, облокотившись на рояль, молча, не
двигаясь. А Кямран по-прежнему улыбался мне из альбома.
Я тихо сказала:
— Бессердечный…
Сабахат обернулась ко мне:
— Вы очень правильно определили, Феридэ-ханым. Девушку,
которая не смогла быть верной такому красивому, такому благородному молодому
человеку, нельзя назвать иначе, чем бессердечной.
Кямран, я тебя ненавижу. Если бы это было не так, услышав
известие о твоей женитьбе, я бы лишилась чувств, плакала, убивалась. Но никогда
в жизни я не смеялась так, как сегодня, никогда так не заражала окружающих
радостью и весельем. Я бы назвала этот день самым счастливым в жизни, если бы
со мной через несколько часов не случилось одно неприятное происшествие.
Под вечер дождь прекратился, и мы решили погулять в поле.
Когда мы проходили берегом шумной речушки, кто-то воскликнул, увидев на той
стороне хризантему:
— Ах, какая прелесть! Если бы можно было достать!
Я засмеялась и спросила:
— Хотите, я подарю вам эту хризантему?
Река была опасная: глубокая и довольно широкая.
Девушка засмеялись, а кто-то пошутил:
— Подарила бы, если б был мостик.
— По-моему, ее можно перейти и без мостика, —
ответила я и кинулась в воду.
Сзади раздались крики.
Кое-как я перешла речушку, но хризантему мне все-таки не
удалось сорвать. У самого берега я поскользнулась и, чтобы не упасть,
ухватилась за ветки колючего кустарника. Бедные мои руки, как я их изодрала!
Да, если бы не этот печальный случай, заставивший меня лить
слезы в вечерних сумерках всю дорогу до особняка, я назвала бы сегодняшний день
самым веселым и счастливым в моей жизни.
Кямран, я убежала в чужие края, так как ненавижу тебя. Но
теперь ненависть душит меня, мне уже мало, что нас разделяет пространство: я
хочу совсем убежать из этого мира, где ты живешь и дышишь.
Я твердо решила: ни за что не останусь в этом доме, поэтому
часто бываю в Измире и наведываюсь в отдел образования. Два месяца назад я
встретила здесь свою старую воспитательницу, сестру Берениш, которая еще в
пансионе симпатизировала мне. Я рассказала ей о своих мытарствах. Вчера мы
опять встретились с ней на пароходе.
Сестра Берениш обрадовалась:
— Феридэ, я уже несколько дней ищу тебя. Для нашего
пансиона в Карантина нужна учительница турецкого языка и рисования. Я
порекомендовала директрисе тебя. Комнату снимать не придется. Будешь жить при
пансионате.
Сердце мое взволнованно забилось. Мне показалось, если опять
попаду в этот мир фимиама, тяжких звуков органа, мне удастся вернуть частичку
своего детства. Я ответила, не задумываясь:
— Хорошо, ma soeur, я приеду. Благодарю вас.
Сегодня, прежде чем отправиться в Карантина, я зашла в отдел
образования за документами. Мне сказали, что заведующий отделом уже третий день
разыскивает меня. Вот так всегда!
Увидев меня, заведующий закричал:
— Заставляешь ждать, дочь моя! Тебе повезло, есть
хорошая вакансия. Поедешь в школу Кушадасы.
С одной стороны, спокойная жизнь пансиона, но — может быть,
в Кушадасы меня действительно ждет хорошее место. Как быть?.. Ведь я уже дала
слово работать в Карантина.
Минуты шли, а я все размышляла, что выбрать: тихую жизнь
или, возможно, опять нужду и лишения? В трудностях есть своя прелесть. Я
подумала о наших заброшенных малышах школьниках, чьи жизни калечатся в грубых руках.
Эти несчастные, словно цветы, побитые морозом, ждут хоть немного солнца,
немного ласки, чтобы согреться. Тому, кто дает им это тепло, они дарят любовь и
признательность своих прекрасных сердец. Я чувствовала, что, несмотря ни на
что, полюбила этих маленьких нищих. Разве Мунисэ не из их среды?
Да и два года самостоятельной жизни меня кое-чему научили.
Свет причиняет страдание больным глазам, счастье приносит боль раненому сердцу.
Тьма — лучшее лекарство как для больных глаз, так и для разбитых сердец.
Я стала учительницей, чтобы заработать на жизнь. Мои расчеты
оказались неверными. Человек этой профессии может в один прекрасный день
умереть с голоду. Впрочем, это не страшно. Ведь моя работа позволяет мне делать
добро людям. Разве это не счастье — жертвовать собой ради блага других? Да и
невозможно воскресить умершие сновидения прошлого. Меня уже не волнует терпкий
запах фамиама, а грустные аккорды органа, когда-то звучавшие в моих ушах,
умолкли. Я улыбнулась, подумав о будущих учениках в Кушадасы, лишенных любви и
ласки, которых мне предстояло скоро увидеть, и сказала:
— Хорошо, бей-эфенди, я поеду.