Проснувшись сегодня утром, я увидела, что дождь, ливший
много дней подряд, прекратился, тучи рассеялись, и только на высоких вершинах
гор, которые хорошо были видны из моего окна, кое-где курился легкий туман.
Вчера перед сном я забыла закрыть окно. Веселый утренний
ветерок шевелил край простыни, трепал мои и без того взлохмаченные волосы.
Солнечные блики, похожие на желтые рыбьи чешуйки, делали праздничным и нарядным
этот маленький гостиничный номер, в котором я поселилась пять дней назад.
За это время нервы мои порядком расходились. Проснувшись
как-то ночью, я почувствовала, что щеки у меня мокрые, как осенние листья,
покрытые инеем. Подушка была влажной. Я плакала во сне.
А сейчас солнечные лучи будили во мне надежду, наполняя
сердце радостью, а тело — легкостью весеннего утра, как в те времена, когда я
просыпалась в спальне пансиона.
Я была почему-то уверена, что сегодняшний день принесет мне
радостную весть. Я уже ничего не боялась и, проворно вскочив с постели,
подбежала к маленькому старинному рукомойнику.
Я встряхивала головой, и во все стороны летели брызги воды,
даже зеркало напротив стало совсем мокрым. Наверно, в эту минуту я походила на
птицу, которая плещется в прозрачной луже.
В дверь тихонько постудали, и голос Хаджи-калфы произнес:
— С добрым утром, ходжаным! Ты и сегодня вскочила чуть
свет?
— Бонжур, Хаджи-калфа, — отозвалась я
весело. — Как видишь, вскочила. А как ты узнал, что я проснулась?
За дверью раздался смех.
— Как узнал? Да ведь ты щебечешь, словно птичка.
Я уже сама начинаю думать, что во мне есть что-то от птицы.
— Принести тебе завтрак?
— А нельзя ли сегодня не завтракать?
— Нет, нельзя. Я такого не потерплю. Ни прогулок, ни
развлечений… Сидишь, как в заключении. Если ты еще и есть не будешь, то станешь
похожей на соседку, которая живет в номере напротив.
Последнюю фразу Хаджи-калфа произнес тихо, прижавшись губами
к замочной скважине, чтобы соседка не услышала его.
Мы крепко подружились с этим Хаджи-калфой! Помню первое утро
в этой гостинице. Проснувшись рано, я быстро оделась, схватила портфель и
вприпрыжку сбежала вниз по лестнице. Хаджи-калфа в белом переднике чистил
наргиле
[31]
у небольшого бассейна. Увидев меня, он сказал,
словно мы были сто лет знакомы:
— Здравствуй, Феридэ-ханым. Почему так рано проснулась?
Я думал, ты с дороги будешь спать до обеда.
— Как можно?.. — ответила я весело. — Разве
пристало учительнице, которая горит желанием выполнить свой долг, спать до
обеда?
Хаджи-калфа забыл про свое наргиле и подбоченился.
— Поглядите на нее! — засмеялся он. — Сама
еще ребенок, молоко на губах не обсохло, а собирается в школе учить детей!
Когда в министерстве я получила назначение, я поклялась
никогда больше не совершать ребяческих проделок. Но стоило Хаджи-калфе
заговорить со мной как с ребенком, я опять почувствовала себя маленькой,
подкинула вверх, как мячик, свой портфель и снова поймала.
Мое поведение окончательно развеселило Хаджи-калфу. Он
захлопал в ладоши и громко засмеялся:
— Разве я соврал? Ведь ты сама еще ребенок!
Не знаю, может быть, это не очень хорошо — быть учительнице
на короткой ноге с номерным, — только я тоже расхохоталась, и мы запросто
принялись болтать о разных пустяках.
Старик решительно возражал против того, чтобы я шла в школу
без завтрака.
— Да разве можно!.. Возиться голодной до самого вечера
с маленькими разбойниками!.. Тебе понятно, ходжаным? Сейчас я принесу сыр и
молоко. К тому же сегодня первый день, нечего спешить. — И он насильно
усадил меня возле бассейна.
В этот ранний час двор гостиницы был пуст.
Хаджи-калфа уже кричал лавочнику, что торговал напротив:
— Молла, принеси нашей учительнице стамбульских
бубликов и молока. — Затем обернулся ко мне: — Эх, и молоко у нашего
Моллы! Ваше стамбульское по сравнению с его молоком — все равно что вода из
моего наргиле.
Если верить Хаджи-калфе, Молла зимой и летом кормил свою
корову только грушами, отчего молоко имело грушевый запах.
Открыв этот секрет, старый армянин подмигнул мне и добавил:
— Только и сам Молла тоже, кажется, попахивает грушами.
Пока я завтракала у бассейна, Хаджи-калфа все возился с
наргиле, развлекал меня бесконечными городскими сплетнями. Господи, чего он
только не знал! Но в чем особенно он был сведущ, так это во всех подробностях
жизни местных учителей.
Когда я покончила с завтраком, он сказал:
— А теперь поторапливайся. Я тебя провожу. Потеряешься
еще…
Припадая на больную ногу, Хаджи-калфа пошел вперед и привел наконец
меня к зеленым деревянным воротам центрального рушдие. Без него, пожалуй, я
заблудилась бы в лабиринте переулков и улочек.
Я должна подробно рассказать о несчастье, которое ждало меня
в школе, куда я вошла с твердой решимостью любить ее, какой бы убогой она ни
выглядела снаружи.
Привратника в сторожке не оказалось. Проходя садом, я
встретила женщину со старым кожаным портфелем в руках, плотно закутанную в
клетчатый тканый чаршаф. Лицо было закрыто двойной чадрой. Она направлялась к
выходу, но, увидев меня, остановилась и пристально взглянула мне в лицо.
— Вам что нужно, ханым?
— Я хочу видеть директрису.
— Вы по делу? Директриса — я.
— Ах, вот как, ханым-эфенди! Я ваша новая учительница
географии и рисования. Вчера приехала из Стамбула.
Мюдюре-ханым
[32]
открыла лицо, оглядела меня с головы до ног и
недоуменно сказала:
— Тут какая-то ошибка, дочь моя. Действительно, у нас
было вакантное место на должность преподавателя географии и рисования, но
неделю тому назад нам прислали учительницу из Гелиболу.
Я растерялась.
— Этого не может быть, ханым-эфенди! Меня прислали из
министерства образования. Приказ в моем портфеле.
Мюдюре-ханым удивленно вскинула брови вверх, так что они
очутились на самой середине ее узкого, приплюснутого лба.
— Ах, боже мой, боже мой!.. — сказала она. —
Дайте-ка мне взглянуть на ваш приказ.
Директриса несколько раз перечитала бумагу, посмотрела на
дату и покачала головой.