— Ты должна непременно взять свои слова обратно!
— Непременно возьму, сделаю все, что хочешь, только
отпусти.
— Нет, не для того, чтобы не обидеть меня, без обмана…
— Хорошо. Не для того, чтобы не обидеть… Без обмана…
По-настоящему…
Мюжгян поднялась, поправила платье.
— А ты и в самом деле сумасшедшая, Феридэ, —
засмеялась она.
Я сидела на земле и дрожала.
— Как ты можешь так клеветать на меня! Побойся аллаха,
абла! Ведь я еще ребенок! — И слезы ручьем хлынули у меня из глаз.
В эту ночь у меня начался сильный жар. Я никак не могла
заснуть, бредила, металась по кровати, точно рыба, попавшая в сеть.
К несчастью, ночи были короткие. До самого рассвета Мюжгян
не отходила от меня.
Я испытывала к себе отвращение, смешанное с непреодолимым
страхом. Казалось, во мне что-то изменилось. Я без конца всхлипывала,
прижимаясь к Мюжгян, и повторяла, как капризный ребенок:
— Зачем ты так сказала, абла?
Мюжгян отмалчивалась, видимо, боялась подвергнуться новому
нападению; она положила мою голову к себе на колени, гладила волосы, стараясь
успокоить меня. Но под утро Мюжгян так разнервничалась, что не выдержала,
взбунтовалась и как следует пробрала меня:
— Сумасшедшая, разве любить — стыдно?
Светопреставления-то не случилось! И если в будущем ничего не произойдет — вы
поженитесь. Вот и все… Теперь спи, я рядом. Мне твое хныканье надоело.
И тут-то я спасовала. У меня уже не было сил сопротивляться
такому неожиданному натиску. Я сдалась, как коза из детской сказки, которая всю
ночь в горах сражалась с волком, но под утро все-таки угодила ему в пасть.
Уже сквозь сон я услышала, как Мюжгян опять повторила
ласковым голосом:
— Наверно, и он к тебе неравнодушен.
Но у меня уже не было сил возмущаться, я уснула.
На следующий день нас пригласили в усадьбу одного из местных
богачей.
Кажется, за всю свою жизнь я еще никогда так не веселилась и
в то же время никогда так не безумствовала, как в этот день.
Предоставив тетке и Мюжгян сплетничать у бассейна со
взрослыми, я во главе младших обитателей усадьбы как угорелая носилась по саду,
сметая все на своем пути. Я не побоялась даже попробовать вскарабкаться, правда
безуспешно, на неоседланную лошадь. Когда я попадалась на глаза тетке и Мюжгян,
они делали мне отчаянные знаки. Я прекрасно понимала, что они хотят сказать, но
притворялась, будто до меня не доходит смысл этих жестов, и вновь исчезала
среди деревьев.
Конечно, неприлично здоровой, как кобыла (деликатное и
любимое выражение моих теток), пятнадцатилетней девице проказничать среди слуг
и работников усадьбы, носиться растрепанной, с непокрытой головой и оголенными
ногами… Я это и сама хорошо понимала, но никак не могла заставить себя внять
голосу разума.
Улучив момент, когда Мюжгян осталась одна, я схватила ее за
руку.
— Неужто тебе интересно с этими манерными, как
армянская невеста, барышнями? Пойдем поиграем с нами!
Мюжгян даже рассердилась:
— Ты меня всю ночь терзала до утра! Удивительное
существо! Прямо чудовище какое-то! В каком ты состоянии была этой ночью,
Феридэ! Двух часов не поспала, вскочила ни свет ни заря; неужели ты не
чувствуешь ни капли усталости? Щеки румяные, глаза блестят. Посмотри, на кого я
похожа!
Бедная Мюжгян действительно плохо выглядела. От бессонницы
лицо ее вплоть до белков глаз было воскового цвета.
— А я не помню, что было ночью… — ответила я и снова
убежала.
Под вечер мы возвращались домой пешком, наш экипаж где-то
задержался. По-моему, это было гораздо приятнее, да и имение находилось
недалеко от нашего особняка. Тетушка Айше и две соседки ее возраста плелись
позади. Я и Мюжгян, которая наконец решила немного оживиться, ушли далеко
вперед. По одну сторону дороги тянулись сады, огороженные плетнями, изредка
попадались полуразвалившиеся стены когда-то стоявших здесь домов; по другую —
простиралось безнадежно-пустынное море без парусов, без дымков, дышавшее молчаливым
отчаянием.
В садах уже хозяйничала поздняя осень. Зелень, обвивающая
плетни и заборы, поблекла. Изредка попадались увядшие полевые цветы. На пыльную
дорогу ложились дрожащие тени чахлых грабов, выстроившихся вдоль обочины, с
ветвей уже слетали первые листья.
А вдали, в глубине запущенных садов, горели красноватыми
пятнами заросли ежевики. Без сомнения, аллах создал эту ягоду для того, чтобы
мои тезки — чалыкушу — лакомились ею. Поэтому я поворачиваюсь спиной к
тоскующему морю, хватаю Мюжгян за руку и тащу ее туда, к багряным кустам.
Наши спутницы уже поравнялись с нами, но пока они черепашьим
шагом дойдут до угла, мы сто раз успеем добежать до кустов.
Мюжгян столь медлительна и неповоротлива, что не только
меня, человека нетерпеливого, — кого хочешь сведет с ума. Когда мы
плетемся по полю, каблуки у нее подворачиваются, она боится наколоть соломой
ноги, нерешительно топчется на месте, прежде чем перепрыгнуть через узкую
канавку.
Неожиданно на нас выскакивает собака. Собачонка такая, что
поместится в ридикюле Мюжгян. Но абла уже готова бежать, звать на помощь. И
наконец, кроме всего прочего, она боится есть ежевику.
— Захвораешь, живот заболит! — кричит она, вырывая
у меня ягоду из рук.
Приходится с ней немного повздорить. Из-за нашей возни
ежевика мнется, прилипает к лицу, оставляет пятна на моей белой матроске,
широкий воротник которой украшен двумя серебряными якорями.
Я думала, что мы сто раз успеем полакомиться ягодами, пока
взрослые дойдут до угла. Но они уже достигают поворота, а мы боремся с Мюжгян
из-за ежевики.
Очевидно, они беспокоятся и поэтому не сворачивают, смотрят
в нашу сторону. Рядом с ними какой-то мужчина.
— Интересно, кто же это? — спрашивает Мюжгян.
— Кто может быть? — ответила я. —
Какой-нибудь прохожий или крестьянин…
— Не думаю…
— Откровенно говоря, я тоже сомневаюсь…
В вечерних сумерках да еще под тенью деревьев, росших у
дороги, невозможно было различить черты лица незнакомца.
Вдруг мужчина замахал нам рукой, отделился от группы женщин
и направился в нашу сторону.
Мы растерялись.
— Странно… — сказала Мюжгян. — Очевидно, это
кто-нибудь из знакомых.
— И тут же взволнованно добавила: — Ах, Феридэ, это,
кажется, Кямран…