– Но Лестат! Прятаться под самым алтарем?!
– Матушка, вы меня удивляете! Я убивал свои жертвы под
сводами собора Нотр-Дам!
И тут в голову мне пришла еще одна идея. Я подошел к сундуку
Магнуса и стал перебирать сокровища. Наконец я нашел то, что искал, –
жемчужные и изумрудные четки с прикрепленными к ним маленькими распятиями.
Она стояла с белым, искаженным лицом, не сводя с меня
пристального взгляда.
– Вот, возьми, – сказал я, протягивая ей
изумрудные четки. – Надень их на себя. Если нам все же придется
столкнуться с этими тварями еще раз, покажи им четки. Если я не ошибаюсь, они
непременно убегут от одного их вида.
– А что будет, если нам не удастся найти безопасное
укрытие внутри церкви?
– Откуда мне знать? Мы вернемся сюда.
Она смотрела на бледнеющие за окном звезды и явно
колебалась. Я чувствовал, как от нее исходят волны охватывающего ее страха. Она
совсем недавно пересекла черту, прошла сквозь завесу, за которой ее ждала
вечность, и вот снова оказалась в опасности.
Я быстро подошел и поцеловал ее, потом взял у нее четки и
опустил их в карман ее камзола.
– Изумруды символизируют вечную жизнь, матушка, –
сказал я.
Габриэль вновь стала похожей на совсем юного мальчика. В
отблесках догорающего огня четко вырисовывались линии ее щек и рта.
– Значит, я была права, – прошептала она, –
ты никого и ничего не боишься.
– А если и так, что из того? – спросил я, пожимая
плечами, и потянул ее за руку к проходу. – Это нас должны бояться. Всегда
помни об этом.
Когда мы подошли к конюшням, я увидел, что мальчишка принял
поистине ужасную смерть. Его скрюченное, переломанное тело валялось на
усыпанном соломой полу, брошенное туда каким-то неведомым великаном. Затылок
был разбит. И будто в насмешку над юношей, а быть может, и надо мной тоже они
нарядили его в бархатный сюртук, какие носят только господа. Красный бархат…
именно эти слова она прошептала в тот момент, когда они совершали свое
чудовищное преступление. Тогда как я наблюдал только смерть. Я с отвращением
отвернулся и обнаружил, что конюшня пуста – все лошади исчезли.
– Они дорого за это заплатят! – в гневе воскликнул
я.
Я взял ее за руку, но Габриэль никак не могла оторвать
взгляд от тела бедняги, словно оно притягивало ее против воли. Наконец она
посмотрела в мою сторону.
– Я замерзла, – шепотом призналась она. – Я
слабею, и ноги мои подкашиваются. Мне необходимо, очень нужно оказаться там,
где совершенно темно. Я чувствую, что это так.
Я быстро повел ее через ближайший холм в сторону дороги.
Стоит ли говорить, что на церковном кладбище мы не встретили
ни одного воющего и вопящего монстра. Впрочем, на этот счет я и не сомневался.
Уже много лет старые могилы никто не разрывал и не беспокоил.
Габриэль больше не спорила со мной и не заговаривала на эту
тему.
Я почти на руках донес ее до боковой двери и сломал замок.
– Я совсем закоченела, и у меня болят глаза, –
едва слышно шептала она. – Куда-нибудь… где темно…
Но, когда я готов был переступить порог, она вдруг
остановила меня.
– А что, если они были правы и нам запрещено входить в
Божий храм?
– Сущая чепуха и бред, – ответил я. – В
Божьем храме нет никакого Бога.
– Не говори так… – со стоном взмолилась она.
Я провел ее через ризницу, и мы подошли к алтарю. Она
закрыла руками лицо, а когда отняла ладони, то взгляд ее был устремлен прямо на
висевшее над дарохранительницей распятие. Она вдруг вскрикнула и едва не
задохнулась. Но испугало ее не распятие. Повернувшись ко мне, она заслонилась руками
от витражных окон. Лучи восходящего солнца, которые я даже не ощущал, уже
сжигали ее.
Я подхватил ее на руки. Необходимо было найти какой-нибудь
старый склеп, в котором давно никого не хоронили. Я бросился к алтарю Пресвятой
Девы, где надписи показались мне почти стертыми. Встав на колени, я стал
торопливо царапать ногтями землю вокруг одной из плит, пока наконец мне не
удалось поднять камень. Под ним открылась глубокая черная яма могилы, в которой
находился один-единственный полуразвалившийся гроб.
Втащив Габриэль следом за собой в могилу, я поставил на
место плиту.
Нас окружила чернильно-черная тьма, гроб подо мной треснул,
и я ткнулся рукой в рассыпающийся от времени череп. В грудь мне уперлись острые
кости.
– Да… подальше от света… – словно в состоянии
транса прошептала Габриэль.
– Мы в безопасности, – шепнул я в ответ.
Отшвырнув в сторону кости, я расчистил место и уложил ее на
ложе из полусгнивших досок и праха, который был слишком стар, чтобы сохранять
запах человеческого тлена.
Сам я не в силах был заснуть еще в течение часа или даже
больше.
Меня не покидали мысли о бедном мальчике, которого жестоко
убили и бросили, нарядив в изящный сюртук из красного бархата. Я уже видел этот
сюртук, вот только никак не мог вспомнить где. Быть может, это один из моих
сюртуков? Неужели им удалось проникнуть в башню? Нет, совершенно невозможно.
Они не могли туда войти. Или они каким-то образом раздобыли точно такой же, как
и у меня, сюртук? Столько трудов, чтобы поиздеваться надо мной? Едва ли. И
вообще, как такие существа могли сделать это? И все же… сюртук… Что-то такое с
ним…
Глава 7
Когда я открыл глаза, то услышал чудесное, нежное пение. И,
как это часто бывает, прекрасная музыка заставила меня мысленно перенестись во
времена детства, когда зимними вечерами мы всей семьей отправлялись в
деревенскую церковь. Мы часами стояли в свете сотен горящих свечей, вдыхая
тяжелый и чувственный запах ладана и глядя на священника, который шел во главе
процессии, высоко подняв перед собой дароносицу.
Я вспоминал спрятанный под толстым стеклом лик Господа в
сиянии золота и драгоценных камней и вышитый покров над ним, который опасно
нависал и клонился в сторону, в то время как одетые в кружевные стихари
мальчики несли образ, стараясь изо всех сил держать его как можно прямее.
Слова старого гимна, исполняемого во время тысяч и тысяч
последующих богослужений, навсегда врезались в мою память:
O Salutas Hostia
Quae caeli pandis ostium
Bella premunt hostilia,
Da robur, fer auxillium…