– Почему?
– Ему слишком много лет. В двадцать лет поздно начинать
обучение игре на скрипке. Хотя кто знает… Его игра по-своему великолепна. Быть
может, он тоже когда-нибудь сумеет продать душу дьяволу.
Я рассмеялся, правда несколько натянуто. Все казалось мне
таким странным и интересным.
– А почему бы тебе не отправиться в город и не
познакомиться с этим молодым человеком поближе? – спросила она.
– Какого черта мне это нужно?
– Послушай, Лестат, твоим братьям это очень не
понравится, а вот торговец будет вне себя от счастья. Еще бы! Его сын
подружится с сыном маркиза!
– На мой взгляд, недостаточно веские причины.
– Он жил в Париже. – Она окинула меня долгим
взглядом, потом вновь углубилась в чтение, время от времени медленно проводя
рукой по волосам.
Я смотрел на нее, ненавидя в тот момент все книги на свете.
Мне хотелось спросить ее о том, как она себя чувствует, сильно ли мучил ее
сегодня кашель, но я не осмелился заговорить об этом.
– Отправляйся в город и побеседуй с ним, Лестат, –
не отрываясь от книги и не глядя на меня, повторила она.
Глава 4
Прошла неделя, прежде чем я принял решение отыскать Никола
де Ленфена.
В красном бархатном, подбитом мехом плаще и замшевых сапогах
на меху я шел по извилистой главной улице деревни по направлению к кабачку.
Магазин, принадлежавший отцу Никола, располагался как раз
напротив кабачка, но Никола не было ни видно, ни слышно.
Денег моих едва хватило бы на стакан вина, и я не знал, как
себя вести, когда хозяин с поклоном поставил передо мной целую бутылку своего
лучшего вина.
Конечно же, все эти люди всегда относились ко мне с
почтением, поскольку я был сыном землевладельца. Однако, после того как я
уничтожил волков, ситуация изменилась. Как ни странно, я чувствовал себя еще
более одиноким, чем прежде.
Едва я успел налить себе первый стакан, в проеме двери
возникло яркое сияющее видение. Это был Никола.
Слава Богу, он был одет не так роскошно, как в прошлый раз,
однако весь его внешний вид свидетельствовал о богатстве и благосостоянии. На
нем были шелк, бархат и новая кожа.
Он раскраснелся, как от быстрого бега, растрепавшиеся волосы
превратились в беспорядочную массу, а глаза сияли от возбуждения. Поклонившись,
он подождал приглашения присоединиться ко мне за столом и лишь после этого
заговорил:
– Расскажите, монсеньор, как же вам удалось уничтожить
волков?
Сложив на столе руки, Никола не сводил с меня взгляда.
– А почему бы вам, монсеньор, не рассказать мне о том,
как живется в Париже? – спросил в свою очередь я и тут же понял, что слова
мои прозвучали как грубая насмешка. – Простите, – немедленно
извинился я, – но мне и в самом деле очень хочется об этом узнать. Вы
посещали занятия в университете? Вы действительно учились у Моцарта? Чем
занимаются парижане? О чем они говорят? О чем думают?
Град вопросов заставил Никола тихо рассмеяться. Я тоже
усмехнулся в ответ, приказал хозяину подать второй стакан и подтолкнул к Никола
бутылку.
– Расскажите, – попросил я, – посещали ли вы
парижские театры? Удалось ли вам побывать в «Комеди Франсез»?
– Я бывал там множество раз, – ответил он. –
Знаете, с минуты на минуту должен прибыть дилижанс, и здесь станет чересчур
шумно. Окажите мне честь и позвольте угостить вас ужином в одной из отдельных
комнат наверху. Я был бы весьма рад предоставленной мне возможности…
Прежде чем я успел ответить благородным отказом, он уже
отдавал необходимые распоряжения. Нас проводили в очень просто обставленную, но
при этом уютную маленькую комнату.
До сих пор мне редко приходилось бывать в маленьких,
отделанных деревом помещениях, и эта комнатка понравилась мне с первого
взгляда. Стол был накрыт, ужин должны были принести чуть позже, огонь в камине
горел, отчего в комнате было действительно тепло в отличие от замка, где
ревущее в каминах пламя практически не давало никакого жара. Толстые стекла в
окнах были достаточно чистыми, чтобы сквозь них можно было любоваться
голубизной зимнего неба и белоснежными горами.
– Ну вот, а теперь я готов рассказать вам о Париже все,
что вас интересует, – приветливо заговорил Никола, ожидая, пока я сяду
первым. – Да, я действительно учился в университете. – Он усмехнулся,
словно воспоминания о том времени не вызывали в душе его ничего, кроме презрения. –
Я действительно брал уроки у Моцарта, который непременно сказал бы мне, что я
безнадежен, если бы в высшей степени не нуждался в учениках. Так с чего же мне
начать? С тяжелого зловония большого города или с царящего там адского шума? С толп
голодных людей, которые окружают вас повсюду? С грабителей, поджидающих вас в
каждой аллее и в любой момент готовых перерезать вам горло?
Я отказался слушать рассказы о чем-либо подобном. Улыбка
Никола отнюдь не соответствовала тону, а манера его поведения была открытой и
располагающей.
– Настоящий большой парижский театр… – начал
я. – Расскажите мне о нем, опишите во всех подробностях… как он выглядит?
Мы провели вместе целых четыре часа, на протяжении которых
только и делали, что пили и разговаривали.
Прямо на столешнице он мокрым пальцем рисовал планы театров,
подробно описывал виденные им спектакли, знаменитых актеров, маленькие домики
на парижских бульварах. Постепенно он так увлекся рассказом о Париже, что от
его цинизма не осталось и следа, – своим неподдельным интересом я
воскресил его воспоминания об Иль-де-ля-Сите, о Латинском квартале, о Сорбонне
и Лувре.
Потом мы заговорили о более абстрактных вещах – о том, как
отражают происходящие события парижские газеты, о студентах, заполняющих
маленькие кафе и до хрипоты спорящих друг с другом. Он рассказал мне о том, что
народ волнуется и уже не относится к монархии с прежним почтением. О том, что
люди требуют смены правительства и терпения их едва ли хватит надолго. Он
рассказал мне о философах – о Дидро, Вольтере и Руссо.
Далеко не все из того, что он говорил, было мне понятно.
Однако его живой и временами ироничный рассказ дал мне великолепное и на
удивление полное представление обо всем, что там происходило.
Меня, конечно, отнюдь не удивил тот факт, что люди
образованные не верят в Бога, что их гораздо больше интересует наука, что
аристократия уже не вызывает прежнее почтительное к себе отношение, равно как и
церковь. Наступила эпоха разума, где не было места предрассудкам, и чем больше
рассказывал мне Никола, тем больше я понимал.