Было еще нечто не менее важное. Всю жизнь она молчаливо
сносила свое несчастье. Точно так же, как и я, она ненавидела царившие вокруг
нас инерцию и безнадежность. И вот теперь, родив восьмерых детей, из которых
выжили лишь трое, она умирала сама. Конец ее был уже близок.
Я решил встать и покинуть свое убежище, надеясь, что сделаю
ей приятное. Однако это оказалось не в моих силах. Я не мог вынести мыслей о ее
близкой кончине. Поэтому я продолжал ходить из угла в угол по комнате, ел то,
что приносили мне слуги, но не мог заставить себя пойти к ней.
Так миновал почти месяц, к концу которого в нашем доме
появились визитеры. Из-за их приезда я все-таки вынужден был покинуть свою
комнату.
Войдя ко мне, мать сказала, что пришли торговцы из деревни и
что они хотят лично воздать мне почести за уничтожение волков.
– Пусть убираются к черту, – ответил я.
– Нет, ты обязан спуститься вниз, – настаивала
она. – Они принесли тебе подарки. А теперь иди и исполни свой долг.
Все это было мне совсем не по душе.
В большом зале я увидел богатых деревенских торговцев. Всех
их я очень хорошо знал, и все они были одеты подобающим случаю образом.
Однако среди них был весьма странный человек, которого я
узнал не сразу.
Он был примерно моих лет, очень высок, однако, едва
встретившись с ним взглядом, я тут же вспомнил, кто он. Николá де
Ленфен, старший сын торговца тканями, посланный отцом на учебу в Париж.
Вид его произвел на меня впечатление.
На нем был розовый с золотом парчовый костюм и туфли с
золотыми каблуками, а воротник его украшали несколько слоев итальянских кружев.
Только волосы его остались прежними – такими же темными и вьющимися. Они были
собраны назад и перетянуты широкой шелковой лентой, но, несмотря на это,
придавали ему тот же, что и раньше, мальчишеский вид.
Выглядел он именно так, как требовала того парижская мода.
Эта мода благодаря почте довольно быстро доходила даже до такой провинции, как
наша.
Я же встретил гостей в далеко не новой шерстяной одежде и
изношенных кожаных сапогах, а кружева на моей рубашке давно пожелтели и были
штопаны-перештопаны.
Мы поклонились друг другу, после чего он, как спикер
делегации, развернул черную саржу и достал из нее красный бархатный плащ,
отделанный мехом. Восхитительная вещь! Когда он взглянул на меня, глаза его
сияли. Можно было подумать, что на самом деле сеньором был он, а не я.
– Монсеньор, – почтительно обратился он ко
мне, – мы просим вас принять это. На подкладку плаща пошел самый лучший
волчий мех, и мы надеемся, что он сослужит вам хорошую службу в зимние холода,
когда вы соблаговолите отправиться на охоту.
– И еще вот это, монсеньор, – вступил в разговор
его отец, протягивая мне великолепно сшитую пару сапог из черной замши на
меху. – Это тоже пригодится вам на охоте.
Меня переполняли эмоции. Эти люди, обладавшие таким
богатством, о котором я мог только мечтать, от чистого сердца преподносили мне
чудесные дары и оказывали почести как аристократу.
Я принял плащ и сапоги и поблагодарил дарителей так бурно и
искренне, как не благодарил еще никого в своей жизни.
– Ну уж теперь-то он станет совершенно
невыносимым, – услышал я за спиной шепот моего брата Августина.
Кровь прилила к моему лицу. Я был вне себя от того, что он
посмел произнести эти слова в присутствии такого большого количества людей. Но,
взглянув на Никола де Ленфена, я увидел на его лице симпатию и нежность.
– Меня тоже считают невыносимым, монсеньор, –
шепнул он мне, когда мы поцеловались на прощание. – Позвольте мне
когда-нибудь навестить вас, чтобы побеседовать и услышать рассказ о том, как
вам удалось уничтожить волков. Только невыносимые люди способны совершить
невозможное.
Еще никто из торговцев не осмеливался так разговаривать со
мной. Мы снова на миг превратились в маленьких мальчиков, и я громко рассмеялся
ему в ответ. Отец Никола пришел в замешательство. Даже мои братья перестали
перешептываться между собой. Один только Никола де Ленфен продолжал улыбаться с
поистине парижским хладнокровием.
Как только все ушли, я взял красный бархатный плащ и
замшевые сапоги и направился в комнату матери.
Она, как всегда, читала, одновременно медленными движениями
расчесывая волосы. В просачивавшемся сквозь окно бледном солнечном свете я
впервые заметил в них седину. Я пересказал ей слова Никола де Ленфена.
– Почему он назвал себя невыносимым? – спросил
я. – Мне показалось, что он придавал этим словам какой-то особый смысл.
Мать в ответ рассмеялась.
– Да, в его словах действительно есть особый смысл. Он
не пользуется уважением окружающих. – Она оторвалась от чтения и
посмотрела на меня. – Тебе известно, что ему стремились дать образование и
воспитать из него подобие аристократа. Так вот, еще в первом семестре, в самом
начале своего обучения праву, он безумно влюбился в игру на скрипке и не мог
уже думать ни о чем другом. Кажется, он тогда побывал на концерте какого-то
виртуоза из Падуи, чья игра была столь восхитительной, что люди утверждали,
будто он продал душу дьяволу. И тогда Никола бросил все и начал брать уроки у
Вольфганга Моцарта. Он продал свои книги. Он играл и играл на скрипке и в конце
концов провалился на экзаменах. Представляешь, он хочет стать музыкантом!
– И отец его, конечно же, вне себя?
– Естественно! Он даже вдребезги разбил инструмент, а
ведь тебе известно, как относятся торговцы к любому дорогостоящему товару.
Я улыбнулся.
– Значит, Никола лишился своей скрипки?
– Нет, скрипка у него есть. Он тут же помчался в
Клермон, продал там свои часы и купил новый инструмент. Этот юноша и в самом
деле невыносим, но самое худшее состоит в том, что играет он действительно
весьма неплохо.
– Ты слышала его игру?
Моя мать хорошо разбиралась в музыке. В Неаполе, где она
выросла, музыка окружала ее повсюду. А я слышал лишь пение церковного хора да
игру ярмарочных музыкантов.
– В воскресенье, когда я шла на мессу, он играл в своей
комнате над магазином. Игру слышали все, кто проходил мимо, а его отец грозился
переломать сыну руки.
При мысли о подобной жестокости я даже вскрикнул. Но рассказ
матери чрезвычайно заинтересовал меня, и мне казалось, что я уже успел полюбить
Никола, в первую очередь за его стремление поступать по-своему в столь нелегких
обстоятельствах.
– Конечно же, ему никогда не удастся добиться
успеха, – сказала мать.