Глава 3
Старый князь Николай Андреич Болконский в
декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем
приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не
крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, — писал он, — и Анатоль
мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично
выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
— Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к
нам едут, — неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не
сказал.
Через две недели после получения письма,
вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам
с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения
о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в
новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях.
Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и
невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в
чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В
тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно
недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий,
или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе;
но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с
докладом к князю.
— Слышите, как ходит, — сказал Тихон, обращая
внимание архитектора на звуки шагов князя. — На всю пятку ступает — уж мы
знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9-м часу князь
вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке.
Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к
оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата
была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь
прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
— А проехать в санях можно? — спросил он
провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина,
управляющего.
— Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по
прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу.
«Слава тебе, Господи, — подумал управляющий, — пронеслась туча!»
— Проехать трудно было, ваше сиятельство, —
прибавил управляющий. — Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует
к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными
глазами уставился на него.
— Что? Министр? Какой министр? Кто велел? —
заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. — Для княжны, моей дочери,
не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
— Ваше сиятельство, я полагал…
— Ты полагал! — закричал князь, всё поспешнее
и несвязнее выговаривая слова. — Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя
научу полагать, — и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы,
ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. — Полагал! Прохвосты! —
торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей
дерзости — отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно
свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать:
«прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m-lle Bourienne,
знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m-lle Bourienne с сияющим
лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна
Марья — бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны
Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m-lle
Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не
замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я
сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и
т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и
фыркнул.
— Др… или дура!.. — проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он
про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
— А княгиня где? — спросил он. — Прячется?…
— Она не совсем здорова, — весело улыбаясь,
сказала m-llе Bourienne, — она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
— Гм! гм! кх! кх! — проговорил князь и сел за
стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на
пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не
была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав
о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
— Я боюсь за ребенка, — говорила она m-lle
Bourienne, — Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах
постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не
сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со
стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня,
обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m-lle Bourienne, проводила с нею
дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
— Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам
едут гости, князь. ] — сказала m-lle Bourienne, своими розовенькими руками
развертывая белую салфетку. — Son excellence le рrince Kouraguine avec son
fils, a ce que j`ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном,
сколько я слышала?] — вопросительно сказала она.
— Гм… эта excellence мальчишка… я его
определил в коллегию, — оскорбленно сказал князь. — А сын зачем, не могу
понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к
чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. — И он посмотрел на покрасневшую
дочь.
— Нездорова, что ли? От страха министра, как
нынче этот болван Алпатыч сказал.
— Нет, mon pere. [батюшка. ]
Как ни неудачно попала m-lle Bourienne на
предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте
нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая
княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она
побледнела, увидав свекора.