— Да, так она любит меня и тебя. — Наташа
вдруг покраснела, — ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это
всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен.
Ведь правда, что это отлично, благородно! — Да, да? очень благородно? да? —
спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она
говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
— Я ни в чем не беру назад своего слова, —
сказал он. — И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет
отказываться от своего счастия?
— Нет, нет, — закричала Наташа. — Мы про это
уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что,
понимаешь, ежели ты так говоришь — считаешь себя связанным словом, то выходит,
что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё-таки насильно на ней
женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо
придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее
мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16-тилетняя девочка,
очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же
ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь
столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали»,
подумал он, «надо оставаться свободным».
— Ну и прекрасно, — сказал он, — после
поговорим. Ах как я тебе рад! — прибавил он.
— Ну, а что же ты, Борису не изменила? —
спросил брат.
— Вот глупости! — смеясь крикнула Наташа. — Ни
об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
— Вот как! Так ты что же?
— Я? — переспросила Наташа, и счастливая
улыбка осветила ее лицо. — Ты видел Duport`a?
— Нет.
— Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну
так ты не поймешь. Я вот что такое. — Наташа взяла, округлив руки, свою юбку,
как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила
ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
— Ведь стою? ведь вот, — говорила она; но не
удержалась на цыпочках. — Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду
замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что
Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться,
засмеялась с ним вместе. — Нет, ведь хорошо? — всё говорила она.
— Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить
замуж?
Наташа вспыхнула. — Я не хочу ни за кого замуж
итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
— Вот как! — сказал Ростов.
— Ну, да, это всё пустяки, — продолжала
болтать Наташа. — А что Денисов хороший? — спросила она.
— Хороший.
— Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
— Отчего страшный? — спросил Nicolas. — Нет.
Васька славный.
— Ты его Васькой зовешь — странно. А, что он
очень хорош?
— Очень хорош.
— Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из
комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются
счастливые 15-летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов
покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую
минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого
сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него
вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее
руку и назвал ее вы — Соня. Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты»
и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в
посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за
его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что
так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не
любить ее.
— Как однако странно, — сказала Вера, выбрав
общую минуту молчания, — что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как
чужие. — Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от
большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и
Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей
лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению
Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же
щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами,
каким Ростов никак не ожидал его видеть.
Глава 2
Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов
был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными —
как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми — как красивый
гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в
нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все
имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные
рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые
модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил
время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после
некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему
казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона
Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с
Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо
был далек теперь. Теперь он — гусарский поручик в серебряном ментике, с
солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными
охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой
он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о
войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним
сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в
Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о
государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё
рассказывает, что что-то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть
всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство
обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было
дано наименование ангела во плоти.