– Я решила, что мне лучше к вам зайти, – сказала
она. – Вы... вы сейчас видели?
Я кивнул. Она сказала тихо и спокойно:
– Мы любим друг друга...
Даже сейчас, в минуту растерянности и отчаяния, она не
смогла сдержать легкую улыбку. Улыбку женщины, которая видит нечто чудесное,
преисполненное красоты.
Я молча ждал, и она поспешила спросить:
– Должно быть, вам это кажется страшным грехом?
– Как вы думаете, миссис Протеро, разве может быть иначе?
– Нет-нет, я другого и не ждала.
Я продолжал, стараясь говорить как можно мягче:
– Вы замужняя женщина...
Она прервала меня:
– О! Я знаю, знаю. Неужели вы думаете, что я не говорила
себе это сотни раз! Я же совсем не безнравственная женщина, нет. И у нас все не
так – не так, как вы могли бы подумать.
– Рад это слышать, – строго сказал я.
Она спросила с некоторой опаской:
– Вы собираетесь сказать моему мужу?
Я довольно сухо ответил:
– Почему-то принято считать, что служитель церкви не
способен вести себя как джентльмен. Это не соответствует истине.
Она поблагодарила меня взглядом.
– Я так несчастна. О, я бесконечно несчастна! Я так больше
жить не могу. Просто не могу! И я не знаю, что мне делать. – Голос ее
зазвенел, словно она боролась с истерикой. – Вы себе не представляете, как
я живу. С Люциусом я была несчастна с самого начала. Ни одна женщина не может
быть счастливой с таким человеком. Я хочу, чтобы он умер... Это ужасно, но я желаю
ему смерти... Я в полном отчаянии... Говорю вам, я готова на все...
Она вздрогнула и посмотрела в сторону двери.
– Что это? Мне показалось или там кто-то есть? Наверно, это
Лоуренс.
Я прошел к двери, которую, как оказалось, позабыл затворить.
Вышел, выглянул в сад, но там никого не было. Но я был почти уверен, что тоже
слышал чьи-то шаги. Хотя, может быть, она мне это внушила.
Когда я вошел в кабинет, она сидела, наклонившись вперед и
уронив голову на руки. Это было воплощение отчаяния и безнадежности. Она еще
раз повторила:
– Я не знаю, что мне делать. Что делать?
Я подошел и сел рядом. Я говорил то, что мне подсказывал
долг, и пытался произносить эти слова убедительно, но все время чувствовал, что
моя совесть нечиста: я же сам этим утром объявил своим домашним, что мир станет
лучше без полковника Протеро.
Но я больше всего настаивал на том, чтобы она не принимала
поспешных решений. Оставить дом, оставить мужа – это слишком серьезный шаг.
Едва ли мне тогда удалось ее убедить. Я прожил достаточно
долго и знал, что уговаривать влюбленных практически бессмысленно, но думаю,
что мои увещевания хоть немного ее утешили и приободрили.
Собравшись уходить, она поблагодарила меня и пообещала
подумать над моими словами.
И все же после ее ухода я чувствовал большое беспокойство. Я
понял, что до сих пор совершенно не знал характера Анны Протеро. Теперь я видел
воочию женщину, доведенную до крайности; такие, как правило, не знают удержу,
когда ими владеет сильное чувство. А она была отчаянно, безумно влюблена в
Лоуренса Реддинга, который на несколько лет моложе ее. Мне это не нравилось.
Глава 4
У меня совершенно вылетело из головы, что мы пригласили к
обеду Лоуренса Реддинга. Когда вечером Гризельда прибежала и отчитала меня за
то, что до обеда всего две минуты, а я не готов, я, по правде сказать, сильно
растерялся.
– Я думаю, все пройдет хорошо, – сказала Гризельда мне
вслед, когда я поднимался наверх. – Я подумала над тем, что ты сказал за
завтраком, и постаралась сочинить что-нибудь вкусненькое.
Кстати, позволю себе заметить, что наша вечерняя трапеза
подтвердила самым наглядным образом печальное открытие Гризельды: когда она
старается заниматься хозяйством, все действительно идет гораздо хуже. Меню было
составлено роскошное, и Мэри, казалось, получала какое-то нездоровое
удовольствие, со злостной изобретательностью чередуя полусырые блюда с безбожно
пережаренными. Правда, Гризельда заказала устрицы, которые, как могло
показаться, находятся вне досягаемости любой неумехи – ведь их подают
сырыми, – но их нам тоже не довелось отведать, потому что в доме не
оказалось никакого прибора, чтобы их открыть, и мы заметили это упущение только
в ту минуту, когда настала пора попробовать устриц.
Я был почти уверен, что Лоуренс Реддинг не явится к обеду.
Нет ничего легче, чем прислать отказ с подобающими извинениями.
Однако он явился без опоздания, и мы вчетвером сели за стол.
Спору нет – Лоуренс Реддинг чрезвычайно привлекателен. Ему,
насколько я могу судить, около тридцати. Волосы у него темные, а глаза
ярко-синие, сверкающие так, что иногда просто оторопь берет. Он из тех молодых
людей, у которых всякое дело спорится. В спортивных играх он всегда среди
первых, отменный стрелок, обладает незаурядными актерскими способностями, да
еще и первоклассный рассказчик. Он сразу становится душой любого общества. Мне
кажется, в его жилах есть ирландская кровь. И он совершенно не похож на
типичного художника. Но, как я понимаю, художник он тоже изысканный, модернист
[13]
. Сам я в живописи смыслю мало.
Вполне естественно, что в этот вечер он казался несколько
distrait. Но в общем вел себя вполне непринужденно. Не думаю, чтобы Гризельда
или Деннис заметили что-нибудь. Я и сам бы, пожалуй, ничего не заметил, если бы
не знал о случившемся.
Гризельда и Деннис веселились вовсю – шутки по поводу
доктора Стоуна и мисс Крэм так и сыпались – что поделаешь, это же Местная
Сплетня! И вдруг я подумал, что Деннис по возрасту гораздо ближе к Гризельде,
чем я, и у меня больно сжалось сердце. Меня он зовет дядя Лен, а ее просто
Гризельда. Я почему-то почувствовал себя очень одиноким.
Наверно, меня расстроила миссис Протеро, подумал я.
Предаваться столь безотрадным размышлениям вовсе не в моем характере.
Гризельда и Деннис порой заходили довольно далеко в своих
остротах, но у меня не хватало духу сделать им замечание. И без того, к
сожалению, одно только присутствие священника обычно оказывает на окружающих
угнетающее воздействие.
Лоуренс болтал и веселился с ними как ни в чем не бывало. И
все же я заметил, что он то и дело поглядывает в мою сторону, поэтому совсем не
удивился, когда после обеда он незаметно устроил так, что мы оказались одни в
моем кабинете.